Мариам Петросян - Дом, в котором...

Ознакомительный фрагмент

Такого воспитателя я не знал, и предположил, что его тоже нет в живых, как и Леопарда, рисовавшего на стенах. Численность покойников Дома росла с угрожающей быстротой, стоило только о чем-нибудь спросить. О чем-то, на первый взгляд, совершенно невинном.

— Он умер? — все же уточнил я.

— Нет, — Черный протолкнул меня в дверь и щелкнул выключателем, но свет в прихожей не загорелся. Чертыхнувшись, он подошел к выключателю и включил свет в спальне. Возвращаясь, споткнулся обо что-то и опять выругался.

— Дрянь какая! — выругался он, когда я въехал в спальню, щурясь от яркого света. — Проскочила, сволочь!

— Кто?

— Крыса! Еще одна! — Черный заглядывал под общую кровать без особой, как мне показалось, надежды там что-либо обнаружить. — Обо что я, по-твоему, споткнулся?

— Мало ли…

— Там, где вожак слепой, никаких «мало ли» не бывает, — Черный выпрямился, со стоном потирая ногу. — Ты хоть когда-нибудь видел здесь на полу что-нибудь лишнее? Последнее, обо что Слепой в своей жизни споткнулся, были сапоги Лэри. С тех пор эти сапоги ночуют с Лэри в одной постели.

Я хихикнул.

Черный посмотрел неодобрительно.

— Странный ты парень, — сказал он. — Это совсем не смешно.

Он помог мне перебраться на кровать и включил чайник. Я разгреб залежи, оставшиеся от Табаки — он собирался в Могильник, как на вечеринку, и вся забракованная одежда осталась валяться на кровати неряшливой грудой, — сел поудобнее и спросил у Черного, куда подевался воспитатель Ральф и почему его инициалы так часто фигурируют в качестве настенных росписей. На самом деле все это не особенно меня интересовало, просто хотелось заглушить оставивший неприятный осадок разговор о Сфинксе. Я боялся, что Черный может к нему вернуться. Но Черный не был расположен обсуждать воспитателей.

— Уехал, — только и сказал он. — Полгода назад. Собрал в один прекрасный день свои вещички и смотался. А почему его кличку пишут и рисуют, я не знаю. Может, кто-то соскучился.

По лицу Черного было ясно, что если кто и соскучился по таинственному Р Первому, то уж никак не он.

— Ага, — глубокомысленно пробормотал я.

Черный сел напротив и расставил на подносе чашки, заварочный чайник и сухари в пачке. Я подполз ближе. Передав мне чашку, он включил магнитофон. И хорошо сделал. Без музыки наше чаепитие стало бы совсем унылым. Оно и с музыкой получилось довольно грустным.

Ночью мне приснился странный сон. Я был в коридоре второго этажа. Таком же, как всегда, только посередине его надвое разделяло толстое стекло от пола до потолка. За этим стеклом были люди. Какие-то фигуры плавали там, как в бассейне, натыкаясь на стекло и прижимая к нему лица. Мне запомнились бледный парень с белоснежными волосами и в черных очках, длиннокосая девушка и уродливое темнолицее существо, летавшее вместе с коляской. Их было много, и все хотели войти. У некоторых были прозрачные крылья. С их стороны тоже горели настенные лампы, но как-то по-другому: светились изумрудно-зеленым, как громадные светлячки. Я смотрел на них с порога спальни.

Отодвинув мою коляску, из спальни вышел Лорд, засмеялся и бросил в стекло хрустальный шар. Шар ударился и отлетел, оставив трещину, которая расколола стекло до пола. Лорд вошел через нее, как за прозрачный театральный занавес, и стекло сомкнулось за его спиной, сделавшись целым. Помахав нам рукой, он пошел по зелено-светлячковому коридору. Как ходячий. Он не летел и не плыл, просто шел, а странные крылатые тени носились вокруг него и возвращались к стеклу, чтобы взглянуть на нас и сказать нам что-то, что мы не могли расслышать.

За моей спиной бегали и шептались. Потом Табаки и Слепой выволокли огромный чан с бурлящей, пузырящейся жидкостью, плеснули на стекло — и по нему расползлось уродливое пятно. Оно поползло, расширяясь во все стороны, с шипением, как что-то ядовитое, и превратилось в оплывающую букву «Р». Стекло под ней затрещало, все летавшие по ту сторону существа сгрудились с обратной стороны и начали по нему стучать, а с нашей стороны все попятились, оттаскивая и меня с коляской, треск и шипение становились все громче…

Я открыл глаза. И сразу понял, что меня разбудило. На ветру стучала незакрытая форточка, и стекло в ней звенело при каждом ударе. Черный, проснувшийся одновременно со мной, влез на подоконник, захлопнул ее и прикрутил ручку. Ветер был такой сильный, что стекла все равно продолжали тихо дребезжать. Черный вернулся на свою кровать, и я пересказал ему свой сон, пока он не забылся. Хотя, рассказывая, с удивлением понял, что мог бы и не спешить — все стояло перед глазами так же ярко, как в момент пробуждения. Черный обозвал мой сон маразмом. Голос у него был злой, и я пожалел, что мешаю ему спать.

Нас разбудил Сфинкс. Наверное, в половине шестого. Отворил дверь пинком и закричал:

— Едет всадник бледный на бледном коне! Грядет туча саранчиная, гремят костями покойники! Смотрите, что делается! — он подбежал к окну. — Туман, серый, как мышиная спинка! Сотни мышиных спин подбираются ближе и ближе! Скоро совсем не останется земли — один туман в серых одежках. Он начал подползать к нам еще ночью. Смотрите, пока есть возможность что-то увидеть!

«Как пьяный», — подумал я, зарываясь в подушку. Сфинкс оставил туман в покое, влез на спинку кровати и, обернув ноги вокруг прутьев, уставился на меня. Совершенно психованными глазами в черных кругах. Я довольно бодро спросил, как поживает Лорд.

— Как любимый бурундук святого Франциска, — ответил Сфинкс, хихикнув.

— Сфинкс. Мы, между прочим, спим, — прошелестел Черный.

— Конечно, а туман тем временем подползает!

— Ну и пусть себе ползет на здоровье.

— Ты думаешь? Ну ладно. Я предупредил.

Табаки выгрузился на кровать, переполз через меня и приступил к строительству ночного гнезда. Горбач с Нанеттой в охапке взобрался к себе. Македонский включил кофеварку. Лэри запихал Толстого в его ящик, уронив при этом какую-то бутыль и споткнувшись о тумбочку.

— Боже мой! — простонал Черный, водружая на голову подушку.

— Не упоминай имя божье всуе, ты, мерзкий человек.

Сфинкс еще какое-то время глазел на меня, качая головой, потом сполз на кровать и отключился, как перегоревшая лампочка. Табаки не поленился — вылез, укрыл его, обнюхал и довольный вернулся в свое подушечное гнездо.

Когда через два часа началась утренняя церемония одевания, Сфинкса добудиться не смогли. На похлопывания и призывы он не реагировал, на встряхивание зарычал, что сейчас откусит кому-нибудь голову, и Горбач оставил его в покое.

Утро было мерзкое. Серое, насквозь промозглое, как скользкая шляпка какого-нибудь гриба. Дверные ручки в такие дни кажутся слишком твердыми, любая пища царапает нёбо, жаворонки безобразно активны и не дают спокойно понежиться в постели, а совы всем недовольны и огрызаются на каждое слово. Сфинкс, первый среди безобразно активных жаворонков, в это утро заглох, и его место по части террора занял Горбач. Он носился как настоящий псих, кукарекал, звенел колокольчиком, свистел флейтой, тыкал в спящих ножками стульев и забрасывал их одеждой.

Лэри, ахая и постанывая, свесил со своей полки ноги в дырявых носках. Табаки что-то жевал, капая на одеяло. Слепой в ядовито-зеленой майке курил в форточку. Я зарывался под одеяло все глубже, понимая, что заснуть все равно не дадут.

«О-о, дорогааяя… Пожалуйста, доверься мне», — надрывался магнитофон. Табаки подпевал петушиным голосом прямо мне в ухо. Чтобы не промахнуться, он приподнял одеяло. Пришлось вылезать.

Разворачивая коляску возле окна, я посмотрел наружу. Сетки забора не было видно. Исчезли дома и улицы. Стало совсем тихо. Даже родичи Нанетты попрятались. Слепой повернул ко мне острое лицо. Муть в его серых глазах была очень похожа на ту, что стояла за окном.

— Мышиные спинки? — спросил он.

— Скорее, огромные комья ваты, — сказал я. — Или облака.

Он кивнул и отвернулся.

За завтраком мы пили кипяченую воду, якобы спасающую от простуд. Очередная причуда дирекции. После завтрака не было ни музыки, ни карт — все легли досыпать. Теперь уже и двор исчез, а серые облака (или мышиные спинки?) подползли к самым окнам.

Лорда привезли после обеда.

— Везут, — сообщил Лэри, врываясь с топотом, как дикий мустанг. — Эти все… Акула и прочие…

Прочими оказались два краснолицых Ящика и, почему-то, Гомер.

Они вкатили Лорда, усадили на кровать и столпились вокруг. Лорд был сонный и хмурый, в лазаретной пижаме из тех, что стирают лица и фигуры, делая всех одинаково жалкими. Македонский достал из шкафа его одежду. Пока Лорд переодевался, директорская свита стояла вокруг, глазея.

— Товарищи все же, могли бы помочь, — сказал Гомер.

— Я в этом не нуждаюсь, — отрезал Лорд, ввинчиваясь в джинсы.

Конец ознакомительного фрагмента