Мариам Петросян - Дом, в котором...

Ознакомительный фрагмент

— Тебе не показалось, — перебил он. — И ты слабенько обозначил. Он меня не просто не любит. Он меня ненавидит. Но в принципе это тебя не касается, согласен?

— Извини, — опять пробормотал я. — Конечно, не касается.

Черный с отвращением смял окурок в пепельнице.

— Когда Сфинкс только попал в Дом, ему от меня доставалось. Девять лет прошло, но он не забыл. Злопамятный. Это сейчас он крутой, а тогда был балованный маменькин сыночек. Каждую ночь ревел в подушку и от Слепого ни на шаг. Бывают такие общие любимчики. Все с ними носятся, сопли утирают…

Я вспомнил фотографию из «Моби Дика». Без Сфинкса. Может, его тогда еще не было в Доме. А может, он где-то в другом месте, по выражению Черного, «ревел в подушку».

— Вот, — Черный убрал пепельницу обратно под диван, наткнулся там на что-то, вытащил розового резинового зайца и удивленно на него уставился. — О чем это я? Ах, да. Долгая история. Пока он не появился, все было нормально. А потом пошло наперекосяк. Сначала ему потребовалась отдельная комната. Потом отдельная компания. И чего бы ему ни хотелось, он это получал. У меня в его чертову комнату полстаи перебежало. Все, кого он приворожил своими улыбочками.

Черный вертел резинового зайца и смотрел на него задумчиво, как будто видел перед собой что-то совсем другое.

— С тех пор мы с ним друг друга не перевариваем. Глупо, конечно. Ты сейчас, небось, думаешь, какая чушь… взрослые дядьки носятся с детскими обидами. Только к тем обидам еще много чего прибавилось и все время прибавляется. Вот как сейчас с Лордом. Сфинкс ведет себя, как будто я его угробил. А ведь на самом-то деле я его спас. И ты думаешь, кто-то в этом признается? Как можно! Верно только то, что говорит Сфинкс. Он у нас самый умный, все остальные рядом не стояли.

— Он обаятельный, — осторожно высказался я.

— Видел бы ты его в девять лет, — фыркнул Черный. — Прямо светоч Дома. Улыбнется — все лежат в обмороке. Сейчас он уже не тот. Сварливый стал. Но кое-что осталось. Я вот удивился, что ты не помчался за ним в Могильник, высунув язык. Обычно он именно так на людей действует.

Мне было неприятно слушать то, что говорил Черный, но, с другой стороны, я сам напросился. И, может быть, кое в чем он был прав.

— Теперь Лорда увезут? — неловко сменил я тему.

Черный обтирал с зайца пыль и на меня не смотрел.

— Наверное. Я бы не поднимал вокруг этого столько шуму, но для здешних ничего хуже быть не может. Для них там, в наружности, не жизнь. А я жду не дождусь выпуска. Я в этом смысле белая ворона.

Как заслуженная и измученная преследованиями белая ворона, я понимающе кивнул. Теперь я знал, чем Черный отличается от всех остальных.

— Понимаю, — сказал я. — Сам полгода был таким.

— Поэтому мне с тобой легко, — произнес Черный.

Я опять кивнул. Некоторое время мы сидели молча. Взаимопонимание между нами росло, и мы помалкивали, боясь его спугнуть. Не то чтобы я думал, будто Черный во всем прав. Но говорить с ним оказалось не в пример легче, чем со Сфинксом или Горбачом.

— Лорд нездоровый человек, — сказал вдруг Черный, видимо, решив высказать все, что у него наболело. — Пару лет назад пытался покончить с собой. Один раз, другой… Это Сфинкс его довел. Муштровал, как солдата на плацу. Ты вот удивляешься, как он здорово ползает, а видел бы, как Сфинкс его гонял. Шел сзади и наступал на ноги, как только он останавливался. Лорд так и ползал, визжа от злости. Плакал и полз, смотреть было тошно. А Сфинкс шел сзади и наступал на него.

Я даже зажмурился, представив то, о чем он говорил.

— Перестань, Черный, — попросил я. — Как-то это уже слишком!

— Конечно, — согласился Черный. — Лучше не знать. Лучше думать, что он душка. Очень удобно, если не хочешь выделяться.

Я промолчал. Я пытался смириться с образом садиста Сфинкса, со светлой улыбкой на лице топчущего чьи-то ноги. Даже представить такое было сложно. В то же время я понимал, что Черный не врет. И переварить это противоречие был просто не в состоянии.

— Извини, Черный, — сказал я наконец. — Не хотел тебя обрывать. Наверное, мне действительно надо знать такие вещи, чтобы лучше… разбираться что к чему. Только нужно время, чтобы привыкнуть. К такой информации.

— Я не обиделся, — ответил Черный. — И не для того тебе все это рассказал, чтоб ты от Сфинкса шарахался. Я о другом. Лорд — псих. Больной псих. Отчасти всегда им был. Отчасти Сфинкс постарался. Его надо лечить. И когда Сфинкс закатывает мне истерику из-за того, что я, видите ли, повел себя с Лордом подло, меня просто смех разбирает. Но когда шесть человек, на глазах у которых происходило то, о чем я тебе рассказал — когда эти шестеро с ним соглашаются, мне уже не смешно. Понимаешь?

— Да.

Черный достал еще сигарету:

— Хочется, чтобы хоть кто-то в этом зоопарке меня понял. Хоть кто-то.

Он закурил. Руки с ободранными костяшками пальцев дрожали, и сигарета никак не попадала на пламя зажигалки.

Я сидел, оглушенный, разрываясь между жалостью и злостью. Я его понимал. Даже слишком хорошо. Но не хотел понимать. Это означало опять стать белой вороной. На сей раз в паре с Черным. А мне так хотелось быть полноценным членом стаи. Быть с ними, одним из них…

— Я понял тебя, Черный. Правда. Извини, если по мне этого не видно.

— Это ты меня извини. Не стоило, наверное, вот так сразу все на тебя вываливать.

Но он обрадовался, я это видел. И понял, что пропал. Хода назад больше не было. Я выбрал Черного.

Пока я пытался уговорить себя, что не так все страшно, Черный докурил, бросил окурок за диван и поднялся, стараясь не опираться на больную ногу.

— Поехали, — сказал он. — Теперь точно до темноты не успеем. — Розового зайца он спрятал в карман.

Мы не успели добраться даже до второй, когда свет погас. Два раза мигнул, и стало темно. Даже предупрежденный, я вздрогнул. Черный был прав: окажись я один в этой чернильной тьме, я просто застрял бы там, где она меня застала. Но у Черного был фонарик. Он отдал его мне, а сам толкал коляску.

Я ехал под впечатлением от нашего разговора и дорогу, должно быть, освещал не очень хорошо, потому что Черный в какой-то момент остановился и велел мне светить прямо, а не болтать фонариком во все стороны. Извинившись, я поднял фонарик выше.

Настенные росписи при его свете выглядели непривычно. Выплывали из темноты фрагментами, большая часть которых казалась незнакомой, хотя я проезжал мимо по несколько раз в день. Наткнувшись на белого быка, я даже ахнул от неожиданности. Черный понял и остановился, дав мне возможность осветить рисунок целиком.

Бык качался на тонких ногах-палочках, смотрел на нас человеческими глазами и грустил. Это был самый удивительный бык на свете. Написанный примитивно, в нарочито детском стиле, он просто убивал своей выразительностью.

— Какой… — прошептал я.

Черный шагнул вперед и поскреб стену там, где она облупилась, лишив быка половинки рога.

— Да, — сказал он. — Осыпается. Стервятник подмазал тут все эмульсией, поэтому он такой тусклый.

Сраженный образом Стервятника — хранителя настенных рисунков, я только промычал что-то в ответ. Все-таки Дом был очень странным местом, каждый день я в этом заново убеждался.

— Кто его написал?

Черный посмотрел озадаченно:

— Леопард, само собой. Все забываю, что ты здесь недавно. Его рисунки легко отличить. — Подумав, добавил:

— Леопард был вожаком второй. Года три тому назад. За два вожака до Рыжего.

Это он произнес нехотя, но я понял, что если начну расспрашивать, узнаю и подробности. Непривычно знать, что на любой вопрос последует четкий, вразумительный ответ. Без увиливания, шуточек, упоминаний Фазанов и экскурсов в историю Дома. Про себя я решил этим не злоупотреблять. И начал с того, что в тему исчезновения Леопарда углубляться не стал, тем более, ответ на этот вопрос крылся в тоне Черного и в том, что он уже сказал.

— Есть и другие, — рассказывал Черный на ходу. — Другие его рисунки. Почти все вокруг третьей. У второй было больше, но их зарисовали поверху. А «Бык» все равно самый лучший. Я его сфотографировал пару раз со вспышкой, но получилось не очень хорошо. Надо еще попробовать. Стены уже который год грозятся перекрасить. Тогда его уже не спасешь.

Возле нашей двери Черный повозился в карманах и достал ключ. Впервые увидев спальню запертой, я вдруг остро осознал, что мы с Черным действительно остались одни. Черный мучился с заедавшим ключом, я светил на дверь. По стене вдоль двери тянулись многократно повторяющиеся буквы «Р». Почти орнамент, но если приглядеться, то все-таки буква. Вспомнилось, что буква «Р» вообще попадается на стенах очень часто.

— А что означает это «Р»? — спросил я.

— Это наш воспитатель, — ответил Черный. — Ральф. Наш и третьей.