Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— Я знаю, что вы ему ответили! — взволнованно предположил Половинкин. — Вы плюнули ему в лицо!

— Нет, — ответил Чикомасов. — Хорошие глупости совершаются раз в жизни. Когда они становятся системой, то перестают быть хорошими, не переставая быть глупостями. Я поблагодарил генерала Диму и вежливо отказался.

— Но этим оскорбили его еще больше!

— Я сделал это непреднамеренно. Это вопрос его собственной совести.

— А вы не боитесь, что при его возможностях он добьется, чтобы вас вовсе лишили сана?

— Вы плохо его знаете… Немыслимо, чтобы гордый Палисадов опустился до травли какого-то районного попа. Вот если бы я стал епископом…

— Поцеловали бы ему ручку?

— Вы все правильно поняли, Джон.

Они снова тронулись в путь.

— Расскажите о Вирском, — тихо попросил Джон.

— Ого! Вы и с Вирским успели познакомиться? Остерегайтесь его! Это очень опасный человек! Странно: я не люблю его, даже боюсь, хотя, в сущности, должен быть ему благодарен. В конце концов, не Палисадов, а именно он окончательно привел меня к вере.

— Как это могло быть?

— Его назначили в Малютов на должность директора краеведческого музея. В первый же день он явился ко мне. Познакомились мы с ним еще в Москве, в Ленинской библиотеке. Там я конспекты из Маркса и Энгельса разбавлял выписками из Бердяева и Розанова. Это матушка моя через подругу устроила мне доступ в спецхранилище. В провинции начинаешь ценить столичные знакомства. Я удивился, что такой незаурядный человек снизошел до нашего захолустья. Какой-то краеведческий музей! Правда, во флигеле находилась коллекция старинных книг. Родион признался, что они-то и являются целью его приезда. «Ты должен меня прикрыть, — не смущаясь попросил он. — Я ничего не смыслю в музейном деле, и это быстро выяснится. Но прежде мне надо познакомиться с княжеской библиотекой. Это нужно для моей диссертации».

— Он использовал вас, — сказал Половинкин.

— Использовал? Нет. Меня он как раз пощадил. Может быть, потому, что я был ему симпатичен. Вы не знаете, как он использует людей!

Джон ухмыльнулся.

— Он поселился во флигеле, наотрез отказавшись от служебной квартиры, — продолжал Чикомасов. — Я бывал у него почти каждый день. Обыкновенно мы болтали часа два-три, пили хороший коньяк, который у Родиона не переводился. Под коньячок он выпытывал у меня городские новости. Например, через неделю после его приезда убили девушку, горничную из пансионата. Был громкий процесс, на котором Вирский не присутствовал (он в это время уезжал в Москву), зато выудил из меня все малейшие подробности. Он замечательно умел разбалтывать людей.

— Я это хорошо знаю, — прошептал Джон.

— Однажды я пришел к нему позже обычного, он не ждал меня. Дверь была незапертой. Нелепая мысль пришла мне в голову. При всем своем увлечении оккультизмом Родион не был суеверным человеком. Даже я, атеист до мозга костей, верил в разную ерунду вроде черной кошки, боялся ночного кладбища. А Вирский рассказывал, что когда путешествовал по России, то ночевал исключительно на кладбищах. Ночью, говорил он, там стоит удивительный аромат тления.

Я решил испугать его. Сорвал сочный лопух, вымазал лицо зеленью и тихонько вошел в дом. Родион сидел за столом в комнате на втором этаже, спиной к двери. Он был не один. Напротив, лицом ко мне, стояла женщина в белой ночной рубашке, доходившей ей до колен. В первую секунду я смутился, решив, что мой друг привел к себе ночную гостью. Но в ту же секунду понял, что его гостья мертва.

— Как?! — вскричал Джон.

— Самым физиологическим образом. Как однажды становятся мертвыми все люди. На ее лице не было признаков разложения. Оно было даже красиво, как лицо гоголевской Панночки. Ее глаза были широко открыты, но в них не было даже тени жизни. Это было лицо трупа.

— Зачем я здесь? — спросила она Вирского.

— Ты сама пришла, — сказал Родион. — Ты ничего не понимаешь, не чувствуешь. Но скоро твоя душа оттает от смертного холода, и тогда начнутся твои настоящие мучения. Тебе будет очень больно. Я могу тебе помочь, но и ты должна помочь мне. Это выгодная сделка. Согласна?

— Я не понимаю, — сказала женщина.

Он вскочил и подбежал к ней.

— А тебе нечего понимать! — закричал он. — Тебя убили, дурочка! И теперь ты будешь вечно скитаться по земле! Без имени, без памяти! Нет ничего страшнее беспамятства! А я верну тебе имя, память! Я помогу наказать тех, кто над тобой надругался!

— Не понимаю… — повторила она.

— Черт возьми! — выругался Родион. — Одного моего искусства недостаточно!

— Как меня зовут? — спросила женщина.

Он гадко захихикал.

— Уже лучше! Имя, говоришь? Имя — это товар, моя нечаянная радость! А всякий товар имеет цену. Твое имя дорого стоит.

— Где мой ребенок? — спросила женщина.

Вирский забегал по комнате в сильном волнении.

— Какой ребенок? Твой сын погиб не родившись!

— Как его имя? — словно не слыша, спросила женщина.

Из-за полуоткрытой двери на меня подуло могильным холодом. На ватных непослушных ногах я побежал, вернее, скатился вниз по лестнице, понимая, что произвожу ужасный шум. «Кто здесь?!» — закричал Вирский. Не разбирая дороги, я летел по ночному парку, царапая в кровь лицо и руки в зарослях шиповника. Крик Вирского звенел в моей голове. Мне чудилось, что Вирский бежит за мною.

Я пришел в себя на крыльце дома Беневоленского…

Глава пятая

Серафима

— Петя Иванович приехал!

— Ну какой я вам Петя, чады! — добродушно ворчал священник, вылезая из «Нивы» и растопыривая руки наподобие клешней, чтобы принять в них не менее дюжины коротко постриженных головок. — А ну, мелюзга, бери машину на абордаж! Грабь ценный груз, тащи домой! Петя Иванович в Малютов торопится. Его матушка попадья совсем заждалась. Что передать от вас попадье?

Дети засмеялись и все разом, прижимая ладошки к губам, стали посылать в небо воздушные поцелуи. Словно голубков в небеса запускали.

— Вот и славно! — просиял Чикомасов. — Теперь и передавать ничего не нужно. Она ваши весточки сама получила.

Половинкин молча наблюдал за этим из машины. Его лицо было красным и злым.

Из калитки вышла полная, седая, но еще не старая и довольно красивая высокая женщина, на ходу снимая фартук. У нее было чистое, круглое, спокойное лицо, и только колючий взгляд голубых глаз и что-то мужественное, как бы «саксонское» в облике выдавали в ней тип не обычной домохозяйки, а правительницы.

— Ну, здравствуй, Петя! — произнесла она низким, приятным голосом.

— Здравствуй, Серафима! — встрепенулся Чикомасов, и Джону показалось, что тот испытывает к женщине что-то большее, нежели просто дружеские чувства.

— С ночевкой? Или набегом?

— Да какая ночевка! — с досадой махнул рукой Петр Иванович. — Как будто ты не знаешь моей попадьи. Вообразила себе, что я в Москве завел любовницу. Даже к тебе, представь, ревнует…

— Почему даже? Или я в любовницы уже не гожусь? — засмеялась Серафима.

Она подошла к толпе детей и развела ее руками легко, как тополиный пух. Они обнялись с Петром Ивановичем и трижды поцеловались.

— Кто у тебя в машине? — спросила Серафима.

— Познакомься, это Джон, — сказал священник. — Приехал к нам из Америки, но говорит по-русски лучше любого русского. Его обучал языку бывший полковник белой армии, дворянин, не чета нам с тобой. Джон, познакомьтесь: Серафима Павловна Нифонтова, директор и воспитатель интерната, мой добрый товарищ.

Половинкин нехотя вылез из машины.

— Джон? — спросила Нифонтова, крепко здороваясь за руку и внимательно, прямым жестким взглядом изучая Половинкина. — Мне знакомо ваше лицо. Надеюсь, вы не привезли нам из Америки колорадского жука? Мы только вчера его с картошки обобрали. Все-таки где же я могла вас видеть?

— Джон — сирота, — зачем-то сказал Чикомасов.

— Тогда понятно, — успокоилась Серафима. — У всех сирот есть что-то общее в лицах. И как в вашей Америке живется сиротам?

Вопрос был задан так бестактно, что Джон с Чикомасовым удивленно переглянулись.

— У вас тоже есть дети, брошенные родителями? — не смущаясь, продолжала Нифонтова.

— Бывает… — сквозь зубы отвечал Половинкин.

— Я слышала, что вы живете богато. Зачем людям, живущим богато, бросать своих детей?

— Зла и нищеты хватает и в Америке.

Серафима поджала губы.

— В таком случае, зачем ваше богатство?

— В Америке, — вдруг разволновался Половинкин, — нет таких отвратительных детских домов, где директор не имеет средств даже нанять повара и уборщицу и приглашает их из соседней деревни. Там девочки не бегают ночью зимой в холодный деревенский туалет…

— У нас сделали теплый туалет, — растерялась Нифонтова и вопросительно-сердито взглянула на Чикомасова.