Мэри Кайе - Далекие Шатры

У Махду в Дели жили родственники, и накануне вечером Аш нарядился в патанский костюм, позаимствованный по такому случаю у Гулбаза, и кутил в городе до рассвета, сначала пируя и веселясь с родственниками Махду, а потом знакомясь с ночной жизнью многолюдных базаров в обществе Зарина. Он упивался чувством свободы, будто узник, вырвавшийся из тюрьмы. Западный лоск, с такими муками приобретенный за холодные годы жизни в школе и Пелам-Аббасе, сошел с него так легко, словно был всего лишь зимним пальто, снятым в первый теплый день весны, и Аш без малейших усилий вернулся к привычкам и языку своего детства. Жирная пряная пища казалась божественно вкусной после диеты из вареной говядины, моркови, водянистой капусты да пудингов, а жара, запах и шум города опьяняли и возбуждали пуще вина. Англия, сахибы, разведчики и Белинда – все отошло на второй план, и он снова был Ашоком, сыном Ситы, который вернулся домой и унаследовал царство.

Не имея понятия, в какой храм водила его Сита, впрочем, он все равно не смог бы войти туда в нынешнем своем наряде, Аш подал милостыню от ее имени нескольким измазанным пеплом садху и дюжине индусских нищих, а на следующее утро вместе с Зарином, Алаяром, Махду и Гулбазом присоединился к огромному собранию народа во дворе мечети Джама-Масджид и помолился за Ситу и дядю Акбара – за ортодоксальную индуску и ревностного мусульманина – в надежде, что единый Бог, для которого все верования суть одно, услышит молитвы и не обидится.

На галерее над большими воротами находилась группа туристов, европейцев обоих полов, которые смотрели на молящуюся толпу внизу, все время смеясь и переговариваясь с таким видом, словно они наблюдали за ужимками животных в зоопарке. Их громкие голоса бесцеремонно прорезались сквозь приглушенный гул молитв, и Аш сердито подумал, что бы они почувствовали, если бы группа индийцев вела себя таким же образом во время богослужения в Вестминстерском аббатстве. В следующий миг, к немалому своему замешательству, он узнал в одной из женщин миссис Харлоу, а в другой – свою суженую. «Это просто невежество… они не хотят никого обидеть, они не понимают», – нашел он оправдание для них.

Красностенный город Моголов был столь же интересен днем, сколь занимателен ночью, но ближе к вечеру совесть запоздало напомнила Ашу о чудовищности его поведения и возможных последствиях оного, и он неохотно переоделся в свой костюм и провел полчаса в ювелирной лавке на Чанди-Чоук, прежде чем появиться в дак-бунгало.

Лишь горстка пассажиров, прибывших на почтовом поезде из Бомбея, направлялась дальше на север, в Пенджаб, и оставшуюся часть пути они проделали в дак-гхари – тряских конных повозках, напоминающих закрытые ящики на колесах. На сей раз Аш делил повозку только с одним попутчиком, но, поскольку им оказался Джордж Гарфорт, Аш предпочел бы путешествовать в полном одиночестве или в многолюдном обществе.

Джордж не собирался оставлять надежд, пробужденных в нем ласковым обхождением Белинды в течение первых трех дней после выезда из Бомбея. Тот факт, что она считала себя невестой Аштона Пелам-Мартина, никак не влиял на его чувства к ней, разве что к прочим переживаниям, связанным с девушкой, добавились ревность и отчаяние, а так как он не видел причины, почему бы не обсудить предмет своих душевных страданий с ее женихом, Аш был вынужден постоянно выслушивать своего снедаемого любовью соперника и часто с трудом сдерживал раздражение.

К сожалению, в свое время поощрив Джорджа к разговорам о себе, Белинда выпустила на волю демона болтливости, и, однажды закусив удила, Джордж уже не мог остановиться. Не находя способа достаточно вежливо пресечь излияния своего попутчика, Аш пошел по пути наименьшего сопротивления и стал проводить значительную часть каждого дня в обществе Зарина, Алаяра и Махду – не только потому, что отдавал своим друзьям бесконечное предпочтение перед мистером Гарфортом, но и потому, что теперь не имел возможности проводить время с Белиндой, так как ее мать пригласила свою старую знакомую, некую миссис Виккари, разделить с ними дак-гхари.

Присутствие третьей особы – дамы средних лет – положило конец всем надеждам получить приглашение провести час-другой в повозке Харлоу или побыть наедине с ними во время остановок на различных постоялых дворах, где сдавались комнаты, подавалась еда и менялись лошади. Однако, несмотря на такое разочарование, Аш отнюдь не проникся сильной неприязнью к нежданной попутчице, ибо миссис Виккари оказалась чудесной женщиной, умной, терпимой и понимающей, обладающей талантом заводить друзей и питающей неподдельный интерес к другим людям, что делало ее очень приятным собеседником. Она была также замечательной слушательницей, и Аш неожиданно для себя рассказал ей о своей жизни больше, чем когда-либо рассказывал Белинде, что чрезвычайно удивило его, хотя нисколько не удивило миссис Виккари.

Эдит Виккари привыкла получать доверительные признания (и ни разу в жизни не выдала ни одного секрета, почему, вероятно, и пользовалась таким доверием). Более того, выслушав многословный рассказ о перспективах, родственниках и происхождении молодого мистера Пелам-Мартина из уст его будущей тещи, она сама постаралась разговорить Аша, так как не просто полностью понимала, но и всецело разделяла его страстную любовь к приемной родине, которая в известном смысле была и ее родиной. Миссис Виккари тоже родилась здесь и прожила бо́льшую часть своей жизни в Индии. Отосланная домой в Англию в возрасте восьми лет, она вернулась сюда юной шестнадцатилетней девушкой, чтобы воссоединиться со своими родителями, тогда жившими в Дели, и именно в столице Моголов она годом позже познакомилась и сочеталась браком с молодым инженером Чарльзом Виккари.

Это произошло зимой 1849 года, и с тех пор по роду работы своего мужа она объездила почти весь огромный субконтинент, где уже три поколения обоих семейств, Кэррол и Виккари, служили сначала Ост-Индской компании, а позже – королеве. Чем больше миссис Виккари узнавала Индию, тем сильнее любила эту страну и уважала местных жителей, близким знакомством со многими из которых гордилась, ибо, в отличие от миссис Харлоу, она в свое время твердо решила овладеть по меньшей мере четырьмя основными индийскими языками и научилась говорить на них с завидной беглостью. Когда холера отняла у нее единственного ребенка, а Великое восстание сипаев 1857 года унесло жизни ее отца, матери, сестры Сары и трех Сариных маленьких детей, погибших в ужасном биби-гурхе в Канпуре, она не предалась отчаянию, не утратила чувства меры и справедливости и даже в страшные дни, последовавшие за восстанием, не позволила себе опуститься до ненависти.

В этом отношении, как и во всех остальных, Эдит Виккари была отнюдь не единственной в своем роде. Но поскольку она оказалась первым человеком подобного склада, встреченным Ашем, именно благодаря ей он навсегда прогнал возникшее у него с недавних пор подозрение, что миссис Харлоу и ее спутницы, которые громко смеялись и разговаривали во время молитвы в мечети Джама-Масджид, являются типичными английскими мэм-сахиб и других в Индии просто нет. За одно только это Аш с готовностью простил бы миссис Виккари почти все – даже то, что она невольно лишила его возможности видеться с Белиндой в ходе путешествия на север так часто, как он надеялся.

Если не считать этого досадного обстоятельства, дни проходили приятно. Было здорово снова находиться с Зарином и слышать знакомую речь, пока за окнами проплывали памятные с детства пейзажи. Было здорово есть пищу, которую Гулбаз покупал с прилавков в деревнях – карри, чечевицу, рис, чапати, липкие леденцы в блестящей фольге – и часто подавал на широких зеленых листьях, и запивать все молоком буйволицы или свежей водой из колодцев, имевшихся во всех деревушках. Названия городишек и рек, вид каждого крохотного селения вдруг оказывались знакомыми: именно здесь они с Ситой странствовали в месяцы, последовавшие за побегом из Гулкота.

Карнал, Амбала, Лудхиана, Джаландхар, Амритсар и Лахор, реки Сатледж и Рави. Все эти места Аш знал… Температура воздуха с середины утра и почти до самого вечера оставалась неприятно высокой, и краска на крыше и стенках гхари пузырилась под палящими лучами солнца. Но по мере того как изможденные пони влекли грохочущие повозки дальше и дальше через плодородные пахотные земли, воздух становился все прохладнее, и наконец настал день, когда Аш, выйдя на рассвете из гхари, чтобы размять ноги на обочине дороги, увидел на северном горизонте длинную зубчатую полосу, бледно-розовую на фоне холодной зелени неба, и понял, что смотрит на заснеженные вершины Гималаев.

Сердце перевернулось у него в груди, и слезы подступили к глазам. Неожиданно ему захотелось рассмеяться, расплакаться и закричать во все горло – или помолиться, как молились Зарин, Алаяр и их единоверцы. Только обратиться лицом не в сторону Мекки, а к горам, его собственным горам, в чьей тени он появился на свет, – к Дур-Хайме, которой он молился в детстве. Где-то там возвышались Далекие Шатры с Таракаласом, или Звездной башней, сверкая в первых лучах восходящего солнца. И где-то там находилась заветная долина, куда Сита так хотела добраться перед смертью и куда он сам непременно доберется однажды.