Меир Шалев - Дело было так

— И сколько ей лет?

— Она старше меня на три года.

Бабушка забеспокоилась.

— У нее есть дети? — спросила она, желая выяснить это уже на раннем этапе, раньше, чем семейный рок настигнет и следующее поколение.

— Нет.

— Ты ее спрашивал?

— Я тебе говорю — у нее нет детей. И кроме того, какая разница. У нее есть друг, и она собирается выйти за него замуж следующим летом.

— Вели ей остаться здесь с тобой. Она удачная. И симпатичная.

— О чем вы говорите? — спросила Авигайль.

— Спроси, что делает ее отец, — поменяла моя бабушка тему разговора.

— Авигайль, — сказал я, — моя бабушка хочет знать, чем занимается твой отец.

— Мой отец, — сказала Авигайль, отводя взгляд от меня и переводя его на бабушку Тоню, — агент компании «Дженерал электрик» в Лос-Анджелесе. На самом деле, — добавила она, — мой отец не просто агент, а один из самых крупных агентов «Дженерал электрик» на всем Западном берегу.

Глава 28

— Именно так и сказала? — весело переспросила мама. — «Мой отец не просто агент, а один из самых крупных агентов компании „Дженерал электрик“ в Лос-Анджелесе»? Сказала тебе, а смотрела в это время на бабушку?

Это был особый момент, первый в своем роде и восхитительный. Не мама рассказывает мне о своей маме, а я рассказываю ей о ней.

— Да, дело было именно так… — гордо ответил я, в точности имитируя бабушку, вплоть до ее акцента.

— А мама? Что она сказала?

— Ничего. Но мне показалось, что я увидел, как ее глаза вспыхнули. Впрочем, не исключено, что это мне только сейчас так кажется, из-за всего, что произошло потом.

Правильно ли я увидел? Действительно ли в глазах бабушки вспыхнула какая-то искорка? Не знаю, но даже если и вспыхнула, то тут же исчезла. Я сказал, что уже поздно, а мы устали от поездки и хотели бы еще перед сном принять душ, и тогда она, к моему удивлению, сказала, что мы можем воспользоваться душем в доме.

— Ты уверена? — спросил я.

— Это в ее честь, не в твою.

— Ну, я-то как раз предпочитаю принимать душ в коровнике, — сказал я. — В твоем шикарном душе.

— О чем вы говорите? — спросила Авигайль.

— О том, что я говорил тебе раньше, — что у моей бабушки душ нужно принимать в коровнике, — сказал я.

— О чем вы говорите? — спросила моя бабушка.

— Она сказала, что все в порядке. Она не хочет пачкать твою душевую, — сказал я.

Бабушка Тоня улыбнулась, почти подмигнула мне, поднялась и принесла нам два грубых старых полотенца и керосиновую лампу:

— Не стоит зажигать там электричество, а то вы перебудите мне всех коров.

— Я же тебе говорил, что так будет, — весело шепнул я Авигайль. — А ты мне не верила. Ты думала, что я тебя просто дурачу. Ну так вот, сейчас ты будешь принимать душ в обществе коров.

Стояла теплая ясная ночь. Полная луна уже прошла треть пути к вершине небесного свода. Коровы влажно дышали в стойлах. Я повесил лампу на гвоздь и рассказал Авигайль известную каждому человеку в Нагалале историю о старике, который повесил горящую керосиновую лампу на муху, сидевшую на стене, и в результате спалил свой сеновал.

Она расхохоталась, сняла с себя одежду и повесила ее на гвоздь. А потом стала поворачиваться на месте, а я, со шлангом в руке, поливал ее со всех сторон.

— Разденься и иди сюда, — сказала она. — Под шлангом полно места, а на стене достаточно мух и для твоей одежды.

Когда мы вернулись в дом, завернувшись в мокрые полотенца, бабушка Тоня сказала, что уже приготовила нам лежанку, но в эту минуту ее милое выражение вызвало во мне не столько невинные воспоминания детства или стихи Ибн-Эзры, сколько нетерпеливое и понятное возбуждение. Она отвела нас в комнату, открыла дверь, сказала свое: «Ну, развлекайтесь», — и вышла.

Авигайль, еще больше развеселившись, спросила:

— Что она нам пожелала? Доброй ночи?

Я сказал, что это можно понять и так, но на самом деле бабушка сказала что-то вроде «Have a good time».

Она сказала:

— Я не верю.

— Это то, что она сказала, и это в точности то, что она имела в виду.

Комната не изменилась с тех пор, как я спал в ней в прошлые разы и в самый первый свой раз. Та же старая этажерка с подшивками «Молодого рабочего» и приложения «Давар для детей», те же старые приятные простыни и складывающиеся деревянные ставни, та же слабая сетка, которую давно бы пора перетянуть, те же светло-оранжевые в точечках плитки пола, сверкающие от непрерывной чистки и мытья, и тот же шепот кипарисов, которые когда-то посадил дедушка, — в ту ночь они еще стояли там, по сторонам ведущей во двор дорожки, и на одном из них даже послышалось давнее пугающее уханье, но это ухала уже другая сипуха, не та, которая пугала меня, когда я, пятилетний, спал в этой же комнате. Может, ее правнучка?

Старая железная кровать скрипела. Мы с трудом сдерживали смех. Впрочем, описывать такого рода детали я не склонен, ни в моих вымышленных романах, ни в этом подлинном рассказе. Скажу лишь, что Авигайль провела тогда со мной всего несколько дней, а потом вернулась домой, в Америку. Мы не были друг для друга ничем особенным — просто случайное и мимолетное любовное приключение, — но в ту ночь, кульминация которой была еще впереди, я любил ее настоящей любовью, и ее объятия тоже говорили о любви.

Мы любили, и смеялись, и смотрели друг на друга нос к носу, и играли в «сейчас я не вижу, а ты видишь, а сейчас я вижу, а ты не видишь» и в другие секретные игры всех близоруких, а потом, после того как я перевел ей комикс Нахума Гутмана с последних страниц «Давара для детей», мы уснули, как были, раскинувшись на смятой постели, без одежды и без одеял, и такими нас увидела бабушка, когда в три часа утра открыла дверь и вошла в комнату.

Она не постучала, и я не почувствовал, как она вошла, но Авигайль вскочила, схватила простыню с пола, закуталась в нее, села на постели и воткнула локоть мне под ребра. Несколько секунд я моргал спросонья, потом пришел в себя и понял, что странное размытое существо в белом балахоне — не порождение моего сна, а бабушка Тоня собственной персоной, и что я гол, как младенец, а она — в длинной ночной рубашке, сшитой, как видно, из старых простынь, которые тоже было запрещено выбрасывать. Но когда я наконец сел на постели и надел очки, чтобы понять, что происходит, я вдруг совершенно перестал интересоваться и самой бабушкой, и ее нарядом, потому что увидел, в тени за ней, еще что-то большое и странно сверкавшее в полутьме.

Глава 29

Сердце мое замерло. Я сразу понял — передо мной знаменитый пылесос, легендарный «свипер бабушки Тони». Он явился наконец из той сказочной страны, что за дверью ванной комнаты, из страны наших семейных вымыслов и сказаний, выбрался из своей коробки, сбросил свой саван и материализовался у меня на глазах. Вот он — собственно-личное доказательство своей реальности. Не сон, не сказка и не обман зрения. И не тот маленький пылесос, который якобы привез сюда дядя Исай уже после образования государства, а тот самый, прославленный, большой свипер — пылесос глобуса и карандаша, широкого океана, Нью-Йорка и Тель-Шамама, белого, желтого и зеленого, синего, в горошек и красных. Значит, дело было именно так, во всех его деталях и тонкостях. И мама была права.

Бабушка Тоня прошла в центр комнаты. Пылесос ехал за ней. Оба шли совершенно бесшумно. Она, маленькая, — босиком, он, большой, как корова, но тихий, как кошка, — на своих черных резиновых колесах. Ночная рубашка белела. Хромовое покрытие сверкало. Корпус свипера был и в самом деле огромен, как бочка. Толстенный, с мою руку, шланг покачивался с той ленивой расслабленностью, в которой угадывается огромная скрытая мощь.

Хоть и абсолютно голый, я все же позволю себе сейчас на миг задержаться, чтобы кое в чем признаться, прежде чем продолжать. Дело в том, что в мою душу давно уже и не раз закрадывалось подозрение, что все наши семейные рассказы о свипере были не столько разными версиями одного и того же вымысла, сколько разными мифами, разросшимися вокруг некой давней, но вполне реальной истории, как привитые ветки со временем разрастаются вокруг ствола. Но тогда, думал я снова и снова, вполне возможно, что в некоторых, а то и в большинстве наших семейных историй, как это свойственно и всем другим мифологиям, дело хотя и «было», но было не совсем «так». Дедушка Арон действительно собирался покончить с собой, но вовсе не в Иордане, а в ручье Кишон. Цыгане не умыкали дядю Ицхака — он сам удрал к ним из дому. Иа, наша ослица, безусловно, была интеллигентной, но отнюдь не такой умной, как мне рассказывали, — она не открывала замок «куском железной проволоки», а просто украла ключ из дедушкиного кармана. И возможно даже, никогда не летала по воздуху, а если и летала, то не дальше чем до Кфар-Иошуа. И вот, поскольку все эти истории давно уже вызывали мое подозрение, я все время мысленно преуменьшал и размеры, и весь облик легендарного пылесоса. А сейчас выяснилось, что и моя мама, очевидно, делала то же самое, ибо настоящий свипер оказался во много раз больше и величественней, чем в ее рассказе.