Дикие питомцы - Медланд Амбер

Нэнси утаскивает меня куда-то и по дороге шепотом называет мне имена посетителей, которых я должна знать. Все сплошь издатели, редакторы, владельцы небольших газет. Кто-то произносит что-то об Ирландии и восьмой поправке, и Нэнси мгновенно уносит. Мне тепло, даже жарко. Ее речь меня завораживает, с восхищением отмечаю, как точно она строит предложения, как искусно сочетает эмоции и факты, но вдруг замечаю, что Пирс вот-вот потеряет терпение. Он переглядывается с медведем в костюме поверх головы Нэнси, и мне хочется пнуть его в голень. И прошипеть – не смей! Медведь в костюме неожиданно заводится, словно подзарядившись отвагой от шумной пьяной двадцатидвухлетней девушки ростом в пять футов.

Ты слишком много говоришь в свое оправдание, заявляет он.

Как всегда, отбривает его Нэнси. Потому что тебе в свое сказать нечего.

Мне ужасно нравится, что она так плохо себя ведет, кажется, будто и у меня внутри что-то высвобождается. Пирс от ее ответа просто остолбенел. Вероятно, медведь в костюме – какая-то важная шишка. Таким, как он, безбашенность Нэнси обычно нравится только до поры до времени, потом они начинают ее бояться. Я придвигаюсь к медведю поближе и начинаю теребить ему бороду. Почему-то флиртовать с мужчинами на глазах у Нэнси всегда очень весело. Мы заказываем еще выпить. И занимаем столик. Пирс отпускает очень смешную шутку, и на мгновение я вижу его глазами Нэнси. Он обвивает рукой ее талию, она кладет голову ему на плечо. Я улыбаюсь ему, и он тоже мне улыбается. Мы сидим рядом, и он рассказывает мне байки про самых жутких своих студентов. Все они чем-то напоминают мне нас с Нэнси. Пирс пытается их спародировать. Получается не очень, но я смеюсь, и он расслабляется. Он напыщенный, тщеславный, очень не уверен в себе и изо всех сил пытается произвести впечатление. За это он достоин уважения. По крайней мере не ленится, верит, что есть некая социальная лестница, по которой можно подняться до самой вершины и стать, кем захочется.

Мы с Нэнси выписываем балетные па в переулке. Пирс, ругаясь себе под нос, ушел далеко вперед.

Разворот! – командую я. Арабеск! Ассембле!

По дороге в Примроуз-Хилл, где живет Пирс, мы останавливаемся возле маленького магазинчика. Пирс отказывается заходить в него, остается на улице и наблюдает за нами через окно.

Нэнси покупает шаурму. А я – две порции картофеля с сыром.

Потом мы ковыляем по улице, облизываем пальцы и обсуждаем людей, которых видели вечером. Небо над головой постепенно бледнеет.

Помню, один был похож на крота, говорю я.

Это, наверно, Сэм, отзывается Нэнси. Или Дэвид? Он хорошо танцевал?

А разве мы танцевали?

Ты кружилась, как Роуз в «Титанике», сообщает она.

Да, точно, киваю я.

Ты что, шутишь? Правда, что ли, не помнишь?

Помню, конечно. Просто отвал башки. Я кружилась и кружилась. Как дервиш.

Мысленно перебираю обрывочные воспоминания о последних часах, рассматриваю картинки. Напрягаю память изо всех сил, но всплывает только, как я кружилась, твердила кому-то, что основная проблема в «Касабланке» – это то, что Рику не хватает общения, как у меня свело живот, когда заиграл Джонни Кэш, и как пол ринулся мне навстречу, когда я потеряла равновесие.

Стоило нам выйти из паба, как Пирс снова принялся нас сторониться и поглядывать свысока. А я считаю, если меня презирают, пускай уж это будет заслуженно. Шагает он, однако, весело и постукивает по тротуару блестящим кончиком зонта. Мы останавливаемся у входной двери, и тут он оборачивается, смотрит на Нэнси очень строго.

И спрашивает – голубка, ты помнишь правила?

Гадаю, не втянут ли меня сейчас в какую-то извращенскую секс-игру. Эта мысль не вызывает у меня ни возбуждения, ни отвращения. Мне жутко скучно. И я знаю, что, как только опьянение спадет, мне снова станет паршиво.

Пожалуйста, просит Нэнси. Только один раз.

У меня от ее по-детски жалобного тона зубы сводит, к тому же на Пирса он все равно не действует. Он не сводит с нее глаз, пока она не закрывает пластиковый контейнер и не выбрасывает его в урну.

Тогда Пирс переводит взгляд на меня, а я начинаю демонстративно пихать в рот картошку и наматывать на пальцы полоски расплавленного сыра. Прекращать я не собираюсь, и, осознав это, он тяжко вздыхает и начинает звенеть ключами в темноте.

Нэнси украдкой стягивает у меня немного сыра.

Великолепный вечер, говорит она. Но Пирс злится только сильнее. Кстати, заметила, что ты становишься все больше похожа на меня?

Мы входим. Пирс коротко кивает – что, очевидно, должно означать «спокойной ночи» – и устремляется вверх по лестнице. Я включаю воду, наполняю кружку для Нэнси, а потом стакан для себя. На полу в кухне лежат полосы лунного света. Я замираю в одной из них и смотрю, как в стакане оседает пыль. Жаль, что вода тут не такая, как идет из крана в Нью-Йорке. Там она теплее, и ее проще проглотить, не почувствовав вкуса. А здесь я взвинчена, и вода тоже кажется живой.

Судя по дизайну квартиры, Пирс годами изучал, как обставлены дома интеллигенции в Северном Лондоне. Но чувствуется тут и, как выразилась бы Тесс, легкий налет родных графств: на спинку черного кожаного дивана наброшена меховая накидка от «Уайт Компани», в вазе стоит букетик голубых шелковых цветов. Должно быть, мать Пирса «спасла» их из святилища его детской. Я сажусь на диван-кровать, и матрас подо мной проседает. В ногах лежит стопка постельного белья в цветочек, от которой попахивает затхлостью. Оглядываюсь в поисках сумочки, хочу принять еще одну таблетку клоназепама. О том, чтобы лечь спать, и думать нечего. Взгляд мечется с одной яркой вещи на другую – красная сумочка Нэнси, стелящиеся по полу края зеленых бархатных занавесок.

Не ложись пока, говорю я, дергая Нэнси за руку. Побудь со мной. Мне страшно.

Она опирается коленом о диван и смотрит на мою руку.

Это те, с клубничным вкусом? А можно и мне одну?

Голубка! – зовет Нэнси Пирс со второго этажа.

Не хочу, чтобы вечер заканчивался. Вытряхиваю из пузырька маленькую розовую таблетку, даю ее Нэнси, а еще одну глотаю сама. Мне они нужны сильнее – я вся искрюсь от статического электричества. А в таком настроении я опасна. Пирс снова зовет Нэнси, и она с трудом выпрямляется.

А потом говорит – ужасно несправедливо.

Какая она красивая, когда босиком.

Услышав, как за ней захлопнулась дверь, я принимаю зопиклон и обещаю себе, что, когда открою глаза, уже настанет утро. Но меня со всех сторон окружают звуки, кажется, будто кто-то ходит в толще стен. Если Нэнси с Пирсом и занимаются сейчас сексом, мне отсюда ничего не разобрать. Затаив дыхание, прислушиваюсь к шорохам. Интересно, какие звуки они при этом издают? Почему-то кажется, что это должно быть похоже на падающее с веревок мокрое белье.

Пытаюсь мысленно считать нью-йоркские улицы: Парк, Лексингтон, Мэдисон, Бродвей, Колумбус, Амстердам. Как обидно, что никаких новых названий я, пока бродила пешком, не выучила. Перед глазами мелькают тротуары и зеленые указатели, но прочитать, что на них написано, я не успеваю. Попробую считать оттенки: фиолетовый – лиловый, аметистовый, сиреневый, индиго, фиалковый. Или птиц: ворона, воробей, дрозд, жаворонок, соловей. Виды соли: малдонская, кошерная, столовая, гималайская розовая, черная гавайская, красная гавайская, копченая, Кала Намак, Fleur de Sel.

Однажды я разбогатею и куплю себе целый флакон Fleur de Sel. Повешу его на серебряную цепочку и буду носить на шее, вместо амулета. У нее кристаллики серо-голубого цвета. Добывают ее на побережье Бретани, снимают с поверхностей приливных бассейнов, как сливки с молока. Собрать кристаллы можно только в сухие ветреные дни и только традиционными деревянными грабельками. Почему-то мне кажется, что они должны быть сделаны из бальсы, такие легенькие и маневренные. Что-то тикает. Сначала мне кажется, что это мое сердце. Но, проверив пульс, я понимаю, что он размеренный, даже вялый. Иду на шум и оказываюсь в кухне. На стене висят лакированные весла гребной команды университета Сент-Джонс. Читаю выбитые на ручках золотом фамилии участников, но бросаю, так и не дойдя до Пирса. Все часы здесь – те, что на стене, на духовке и аккуратно лежащие на стойке наручные часы Пирса – показывают разное время. Повсюду отпечатки пальцев Нэнси. Надеваю его часы на запястье – они тяжелые, прохладные и золотистые. Замечаю на кухонной стойке старую книгу в твердом переплете, на потертом корешке белеют буквы. Я беру ее в руки, ожидая увидеть «Арабские сказки» или еще какое-нибудь игривое чтиво. Однако выясняется, что это вообще не книжка, а ноутбук Пирса в декоративном чехле. Должно быть, он сделал его на заказ.