Елена Колядина - Кто стрелял в президента

«Тебе холодно, что ли? — возмутилась Люба. — Поехали давай».

В ресторане быстрого питания, который действительно оказался совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце, как и в Ярославле, само высушило Любины руки. Все было, как и в прошлый вечер! Люба выехала из туалета в зал и зажмурилась: «Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Коля».

Коляска замерла.

Люба глубоко вздохнула, открыла глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная дама в возрасте очень-очень золотой осени. Брови ее были тщательно выщипаны, а на их месте, но с большим взлетом вверх, к классической прическе, находились другие, искусно, хотя и явно подрагивающей рукой, нарисованные коричневым карандашом и блестящими тенями. Шею и руки дамы, как ветвь барбариса, густо унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама деликатно ела слоеный пирожок с искусственной вишней.

— Здесь не занято? — спросила Люба.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — ответила дама.

— Вы подержите мне, пожалуйста, место, я за едой съезжу.

— Подержу, — заверила дама, и улыбка мягкой светотенью пробежала по ее лицу.

— У вас такие необыкновенные украшения, — похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. — Просто как не знаю что. Как современная бразильская бахиана Лобеса!

Дама с неподдельным удивление посмотрела на Любу.

— Вы любите музыку? — спросила она.

— Кто ж ее не любит? — ответила Люба. — Вы тоже, небось, любите?

— Конечно, я ведь певица, — просто сказала дама. — Правда, сейчас на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельность в частном порядке: обучаю вокалу.

Люба поперхнулась картофелиной:

— Вы — певица?! Я сразу почему-то так и подумала! Вот только глянула и сразу думаю: точно — певица! Такие тени! Такие украшения! Какая вы необыкновенная!

— Извините, как вас зовут? — с удовольствием улыбаясь, спросила дама.

— Любовь Зефирова. А вас?

— Чудесное имя — Любовь. А меня — Сталиной Ильясовной.

«Сталина, — повторила коляска. — Вот это я, понимаю, имя. Ста-ли-на! Не пластмасса какая-нибудь, не алюминий».

— Чем вы занимаетесь, Любочка? — с тактичной заинтересованностью спросила Сталина Ильясовна.

— Пою.

— Да что вы? И где же?

— Пока дома пела.

— У вас дома есть студия?

— Нет, я на кухне чаще всего пою, и изредка в зале.

— В зале? — произнесла Сталина Ильясовна.

— Честно говоря, в зале я редко пою, потому что мама там телевизор смотрит.

— Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?

— Я на счет планов и приехала.

— А, так вы в Москве недавно?

— Сегодня утром прибыла. Там деревья были и клумба с тюльпанами. Вы здесь клумбу поблизости не видели?

— С тюльпанами — нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?

— В музыкальной школе. Ко мне домой учительница ходила. А потом я еще на полставки в этой же школе работала секретарем и вечерами немного занималась.

— Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?

— Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.

— На фортепьяно или гитаре?

— Нет, на гармони и балалайке.

— Значит, ваша стезя — фольклор?

— Да я даже чего-то и не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?

Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:

— Задернуто тенью окно, завешена лампа туманом, закрыта дверь на засов, и скомкан стыд с покрывалом. Здесь на гармони проигрыш. Но дождь хлестал по лицу и ветер таскал за косы. И кто виноват, туман иль засов…

Люба голосила и голосила, и картошка дрожала в Любиных руках.

— Любочка, вы очень талантливы, — сказала дама, отложив конвульсирующий вишней пирожок.

— Правда?!

— Уж поверь мне, — любовно перешла на «ты» Сталина Ильясовна. — Но тебе надо учиться.

— Да? Вы думаете? — загрустила Люба.

— Обязательно! Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт.

— Откуда вы знаете? — удивилась Люба.

— Во-первых, твоя осанка. Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?

— Только ноги.

— Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие не развернуты, их объем маловат. Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.

— А я сильная, — заверила Люба. — Могу отжаться на руках сто раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки и пируэты.

— Отлично, — согласилась Сталина Ильясовна. — Но все-таки…

— Ладно, — перебила Люба, — я по опере, честно говоря, и не тоскую.

— А эстрада вполне тебе по силам. Тем более, на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя.

Люба слушала, открыв рот.

— Возможности нынешней акустической техники усилят самый слабенький голос, — объяснила Сталина Ильясовна. — И в то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес. Дай-ка, кстати, посмотрю твое небо, чтоб зря не обнадеживать.

— Небо?

Люба поспешно сглотнула.

— Открой рот пошире. Так-так. К окну повернись. Что ж, небо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно здесь… Но, вроде бы, развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь.

Люба просияла.

— Небо. Надо же, а я и не знала, — возбужденно тараторила она. — Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?

— Не все это знают. Здесь нужен специалист.

— А где я могу учиться, как вы думаете? — с надеждой спросила Люба. — Только чтоб без лестниц.

— Ох-ох-ох, — произнесла Сталина Ильясовна. — Без лестниц. Насколько я знаю, для людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там имеется музыкальное отделение.

Люба радостно вскрикнула.

— Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.

И Сталина Ильясовна подала Любе визитку:

— Здесь мои телефоны, домашний, мобильный.

«Автомобильный» она сказала? — встрепенулась коляска. — Может она и Колин джип знает?»

«Колясочка, ты представляешь, сколько в Москве джипов?» — отмахнулась Люба.

«Жизнь прекрасна неожиданностями», — заметила коляска.

«Отстань, пожалуйста, дай я попрощаюсь с певицей!»

Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона: «Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».

«Дорого. Это сколько интересно, колясочка?»

«Уж рублей сто отдай и не греши! — авторитетно заявила коляска. — А то и все двести».

«Ничего, — Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, — заработаем».

Коляска с сомнением засопела.

«Поехали на проспект, — скомандовала Люба, — прямо сейчас работать начнем».

Определив подходящее, по мнению коляски, место — возле троллейбусной остановки, Люба принялась набираться смелости.

«Чего не поешь-то? — недовольно подтолкнула ее коляска. — Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел. Всю публику мне разгонишь».

«Ладно, — Люба закрыла глаза, — только ты мне помогай».

«Припев подтяну», — пообещала коляска.

«Нет, петь я сама буду, а капелла»

«Это как?»

«Без помощи коляски, значит».

«Как знаешь», — обиделась коляска.

«Ты будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», — пояснила Люба.

«Ох-ти мне…»

«А я деньги буду собирать», — обрадовался рюкзачок.

«Верно», — похвалила Люба.

«А я — чего?» — без восторга произнесла из пакета утка.

«А ты спи, отдыхай», — разрешила Люба.

Совершенно внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:

— В синей воде кольца шагов!

Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону: кто поспешно, кто — как бы по внезапно вспомнившемуся делу.

Люба прибавила громкости:

— Ветер унес шепот и смех и твою-ю улыбку!

Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем она рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг лишь на нем одном.