Елена Колядина - Кто стрелял в президента

«На джипе?» — незначительным голосом спросила коляска.

«Ну не на велосипеде же!»

«Тогда я готова ждать, пока не заржавею, — самозабвенно поклялась коляска. — Послушай, Любушка, а может мы сейчас совсем недалеко от того места, на которое утром приехали?»

«Я об этом не подумала. Ой, конечно, это где-то рядом!

Подожди, спрошу».

Люба поглядела на тонар, пахнущий хлебом. Поймав Любин взгляд, продавец снова заулыбался:

— Подходи, красавица!

— Скажите, здесь кусты где-нибудь поблизости есть? — подрулив к окошку, спросила Люба. — Деревья густые?

Продавец расцвел:

— Слушай, зачем кусты-мусты? В кустах насрано, люди мимо идут. Заходи сюда!

— Заходить некогда, — заторопилась Люба. — Вы мне так, через окно покажите.

— А-а, шутишь? — засмеялся продавец. — Слушай, красавица, он у меня в окно не поместится.

— Кто? — слегка отодвинулась Люба.

— Кого в кусты зовешь.

— Колю что ли? — в недоумении протянула Люба.

— Коля! Коля! Такой Коля у меня!

— Коля уже меня искал? — обрадовалась Люба. — «Колясочка, слышишь? Коля нас здесь уже искал!»

— Ай, искал! Всю ночь тебя искал! Где была?

— Здесь! Как же мы разминулись? — расстроилась Люба.

— Ай, сам не знаю. Не плачь, красавица, заходи. Лаваш горячий угощу. Просто так, без денег лаваш горячий дам.

— Ну ладно, давайте, раз вы такой добрый.

— На!

— Ух, руки прямо обжигает. Спасибо!

— Кушай на здоровье. Стой, ты куда?

— Кусты все-таки поищу, — крикнула Люба и шустро покатила прочь.

Продавец перегнулся через окошко на улицу и, пошарив глазами возле подземного перехода, позвал:

— Мамка! Эй, слушай, мамка!

— Чего тебе? — дородная цыганка средних лет с обесцвеченными, поднятыми в пышную прическу волосами, развевая турецким платьем, подошла к тонару.

— Ай, мамка, не бережешь своих девочек. Все утро на коляске здесь просидела девочка. Никто ни рубля не подал. Я только лавашем угостил. Так решила в кусты, клиенты искать. Я ей зову: иди сюда, в тонар. Нет, говорит, только в кустах могу. А там бомжи, насрано.

— Вот дура! Учу-учу: езди там, где люди приличные с деньгами ходят. Бомж тебе чего подаст? Вернется, так подскажи мне, я ей, сучке, устрою!

— Подскажу, обязательно подскажу. Красивая девочка! В джинсы, волосы белые.

— Это кто же у меня? — задумалась цыганка. — Новеньких кучу привезли. Я уж запуталась.

— Откуда привезли, слушай?

— А я почем знаю? Из Костромы вроде, с Молдовы. Чего они там, в домах инвалидов видели-то? А здесь — Москва, деньги, знай, зарабатывай. Мамке немного дай — за квартиру заплатить, одежду им купить, еду повкуснее, а остальное клади себе в карман. Неплохо?

— Неплохо!

— В какую сторону она поехала?

— Вон туда, к рынку.

— Ладно, вернется, куда денется.

Люба доехала до рынка, разномастными фургончиками напоминавшего задворки цирка, какой однажды приезжал в ее город. Первая же торговка, возле ящиков которой остановилась Люба, протянула ей спелый помидор.

— Что вы, зачем? — смутилась Люба.

— Бери, бери, — сказала торговка. — Думаешь, не знаю, как у мамки-то тебе живется?

— Что вы, у меня мама очень хорошая. Она меня очень любит.

— Ну-ну, рассказывай больше…

— Честное слово!

— Ладно тебе, не бойся, никому не скажу.

— О чем?

— Про мамку твою.

Люба недоуменно переглянулась с коляской. Потом потянулась к продавщице и шепотом спросила:

— Здесь туалет где-нибудь есть?

— Да зачем ты деньги будешь платить за этот туалет?

Коляска торжествующе ткнула Любу: «Что я говорила? В Москве за утку деньги берут!»

— Езжай вон в кусты, — продолжала торговка. — Там все и сделаешь забесплатно.

— Кусты? — переспросила Люба. — А деревья и клумба там есть?

— Была. Вытоптали.

— За одну ночь? — удивилась Люба.

— Кто его знает? Может и за одну.

— И где она была, клумба? — спросила Люба.

— За рынком. Вот здесь объезжай, за рыбой дорожка есть, прямо в кусты и приведет.

— Спасибо вам огромное! Вы такая чудесная! — жарко воскликнула Люба.

— Ладно тебе, — смущенно махнула рукой торговка, засмеялась, и до самого обеда никого не обвешивала.

Кусты за рынком действительно обнаружились. Но деревья толпились совсем не так. Утром, смутно помнила Люба, это был угол бульвара, заворачивающего к эстакаде. И тюльпаны алели в сумерках на травяном изгибе. А здесь, за рынком, вообще ничего не алело.

«Наверное, где — то неподалеку еще кусты есть, другие», — упавшим голосом сказала Люба.

«Сумневаюсь, — сумрачно ответила коляска. И вдруг закричала: — Джип! Любушка, джип! Держи его!»

Люба задохнулась и вывернула колеса к дороге.

«Не тот. Неужели не видишь, что другого цвета — черного».

«Я думала, это у меня в глазах потемнело от радости», — упавшим голосом протянула коляска.

Они помолчали. Люба заерзала.

«Не могу я в кустах… Неприлично это. Только в Москву приехали и сразу кусты засорять. Придется опять у людей спрашивать».

«Подожди-ка, я поспрашаю. А то тебе опять платную утку присоветуют. Извините, — окликнула коляска ржавый запорожец, вместо задних колес которого были подставлены кирпичи. — Здесь поблизости утки бесплатные есть?»

Запорожец задумался.

«Не уверен, давно на приколе стою, но раньше вон за тем проспектом, в парке «Дубки», утки были».

«Спасибо, — чинно поблагодарила коляска, и вдруг увидела кирпичи вместо колес под задним крылом запорожца. — Ой, тоже инвалид?»

«Так уж получилось».

«В аварию попали?» — не отставала коляска.

«Воры скрутили».

«Что я тебе говорила! — торжествующе напомнила коляска Любе. — Колеса на ходу снимают. Это мне еще повезло, что клофелин меня не берет. Зря сумка Ладкина драная мне его сыпала».

«Что ты плетешь? — возмутилась Люба. — Кто тебе чего сыпал?»

«Не насыпала, но хотела».

«Откуда ты знаешь?»

«Я как глянула на эту Ладу, так сразу поняла, что она промышляет».

«Слушать не хочу такую чушь», — заткнула уши Люба.

«А вот сейчас у запорожца спросим. Вам клофелин подсыпали?»

«Не помню», — пожал плечами запорожец.

«Значит, точно — подсыпали, раз ничего не помните», — удовлетворенно констатировала коляска.

«Поехали уже в парк, а? — предложила Люба коляске. — Не могу больше терпеть».

Они наугад проехали прямо через проспект. Потоки машин — кто возмущенно, кто сочувственно, тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из одного открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей.

— Вы деньги потеряли! — крикнула было Люба, но машина уже умчалась.

«Какое — потерял! — вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. — Это он тебе милостыньку бросил».

Люба вспыхнула: «Ты что, серьезно?»

«Шутки шучу!»

Люба подержала монету в руках.

«Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший это был человек».

«Хороший, — заворчала коляска. — Ага! Да депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!»

«Почему ты во всем видишь только плохое?» — возмутилась Люба.

«Кто-то из нас двоих должен худое видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается? Ой, гляди-ка, уточки плавают».

«Правда! Ути-ути, ути-ути».

«Чего вам? — откликнулась из пакета утка. — Приспичило?»

«Посмотри, какие утята в пруду забавные, — ойкнула Люба утке. — Малюсенькие, как детские пинеточки».

«Чего мне на них глядеть? А то я утенком не была», — равнодушно пробормотала из пакета утка.

«Неужели тебе не обидно, что твоя жизнь так сложилась?» — виновато спросила Люба.

«У каждой утки — своя судьба», — как давно решенное, спокойно ответила утка.

«Верно, — согласилась Люба и энергично воскликнула: —А моя судьба — петь! Поехали!»

«Ох-ти, мне, — закряхтела коляска. — Хоть бы передохнуть дала».

— Девушка, товарищ москвичка, где здесь туалет? — окликнула Люба молодую женщину с метлой.

— В «Макдональдсе», — польщено ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из города Ош.

«А утки бесплатные где?» — спросила коляска метлу.

«В пруду, — ответила метла. — Плавают».

«А-а», — разочарованно протянула коляска.

— Здесь рядом «Макдональдс»? — воскликнула Люба.

— Совсем близко, — махнула метлой женщина, — через две мусорницы.

«Колясочка, Коля точно нас там ждет!»

«И почто только я в эту авантюру вмешалась, — запричитала коляска. — Сидела бы сейчас дома, в тепле, в сухости».