Обед, согревающий душу - Юн Ким Чжи

Ынсок обиженно надулся. Чони засмеялась. Он был старше ее, но порой напоминал милого подростка. И она не могла отказать себе в удовольствии подразнить его.

Чони подносила к губам Ынсока еду, и он послушно открывал рот.

Когда они доели, Чони спросила:

— Хотите узнать, что в записке?

— Да. Очень любопытно, что там. Прочитайте, пожалуйста.

— Тогда доедайте, осталось как раз на одну ложку.

Чони доскребла остатки риса и скормила их Ынсоку. Конечно же и сегодня на дне контейнера их ждал блестящий конвертик. Чони осторожно открыла его и достала белый листок, исписанный почерком Кымнам.

Говорят, самого главного глазами не увидишь. Помните цитату из «Маленького принца»? Попробуйте сегодня разглядеть то, что важнее всего. То, чего не видно глазами.

Он слышал голос Чони, но видел перед собой бабушку Кымнам. Настолько узнаваемым тоном была написана эта записка. Настолько трогательной была эта теплая поддержка. Так поддержать могла только Кымнам.

Ынсок вспомнил все случаи, когда Кымнам помогала ему. Когда он повредил голосовые связки. И когда больше не смог петь. Возможно, именно благодаря ее ласковому «мистер Доставщик!», ее бодрому «си ю эгейн!», ее бесконечной доброте и заботе он смог встать на ноги. И пускай теперь он не видит, Ынсок решил думать, что это ненадолго. Возможно, это случилось как раз для того, чтобы он наконец заметил то «самое важное», чего не увидишь глазами.

Ынсок почувствовал комок в горле и с дрожью в голосе спросил:

— Что вы видите сейчас перед нами?

Чони передалось его волнение, и она тихо ответила:

— Тень. Нашу тень.

— Нашу?

— Вашу и мою.

— Значит, она действительно «наша»… И что делает наша тень?

— Женская тень смотрит вперед, а мужская тень…

Ынсок повернул голову к Чони.

— Мужская тень смотрит на женщину.

— Как? Как он смотрит на нее?

— С нежностью.

— А женщина?

— Такого с ней еще никогда не случалось. Она безоружна перед этим взглядом и медленно тает, растворяясь в нем.

Ынсок еще ближе наклонился к Чони. Их лица медленно приблизились друг к другу, и их губы соприкоснулись.

Сломанная рождественская гирлянда в его сердце вспыхнула и засияла. Еще ни разу ему не удавалось зажечь эти огни, а теперь темноту его сердца осветил яркий свет. Зазвенели невидимые колокольчики, и маленькие лампочки замерцали всеми цветами. Это был свет, что включается лишь раз в жизни.

Чони вздрогнула. Ее сердце громко стучало, и Ынсок чувствовал ее сердцебиение всем телом. Его тоже била мелкая дрожь. Сейчас они ощущали каждое движение, мельчайший трепет друг друга. И наконец закрыли глаза.

И вот тогда они увидели. В густой, непроглядной темноте они наконец смогли отчетливо разглядеть друг друга. Он увидел ее дрожащие ресницы и трепещущие на ветру волосы. Она увидела его бешено стучащее сердце и ладони, сжатые в кулаки. И конечно, они увидели самое главное.

Иначе как рождественским чудом это было не назвать. В какой-то момент Ынсок пошел на поправку. Сначала у него зачесались глаза. Затем так сильно полился гной, что все веки слиплись. Врач заверил, что это хороший знак. Практически чудо. Но Ынсок скрыл это от Чони. Он боялся, что полного восстановления может не наступить и Чони только сильнее разочаруется. Тогда она наконец осознает, что он теперь слепой. И оставит его.

За это время Чони успела многое рассказать Ынсоку о своей жизни в приюте. Они настолько сблизились, что она даже доверила ему историю о том, как оставила Тыль у дверей «Изумительного ланча». Всегда скрытная, Чони рассказала Ынсоку и про маму, и про золотую цепочку, которая оказалась подделкой. Кымнам не могла нарадоваться тому, как расцветали их отношения. Ынсок воспрял духом. Теперь он думал только о Чони и Тыль, веря, что мысли о них помогут ему быстрее поправиться. Он даже молился богу, впервые в жизни. Даже когда у него пропал голос, он не обращался к небу. Но теперь он всем сердцем молил о божественной милости. Он не знал, почему выбрал ее, но знал, что рядом с ним должна быть именно она. Та, с кем он хотел разделить все счастливые мгновения жизни. Он понял это с самой первой встречи, когда Чони упала перед его грузовиком и горько расплакалась, словно от нее отвернулся весь мир.

В преддверии нового года в больницу прибыли волонтеры с небольшим концертом. По громкой связи всех пациентов пригласили на представление.

Оставив дочку с Кымнам, Чони зашла в палату и сразу же предложила:

— Хотите пойти на концерт?

Ынсок повернулся от окна и радостно приветствовал Чони:

— Вы уже пришли? Не замерзли по дороге?

— Замерзла? Да разве это холод! Спустимся на концерт?

— Хотите послушать песни? — спросил Ынсок, которому не очень хотелось идти туда, где будет музыка.

— Да не то чтобы… Я таким не увлекаюсь, — намеренно равнодушно ответила Чони, почувствовав настрой Ынсока.

Он сразу понял, что она сказала так из-за него, и от стыда и неловкости почесал голову.

— Давайте все-таки сходим. Только не на концерт, а в душевые, — похлопала Чони по спинке инвалидной коляски, стоящей рядом.

Ынсок тут же смущенно замахал руками, словно бы его не так поняли.

— Нет-нет! Я почесал не потому, что чешется. Поверьте. С мытьем я потом и сам справлюсь.

— Справитесь, как же. Все врете. Садитесь, ну же.

— Я бы смог. Правда! Не стоит… — продолжал сопротивляться Ынсок, когда Чони, усадив его в коляску, уже вывозила из палаты.

Они доехали до душевой, расположенной в конце коридора, рядом с комнатой отдыха для посетителей. Видимо, кто-то только что принимал душ, и теперь все помещение заполняли клубы теплого пара и легкий запах мыла.

Ынсок мучился от переживаний. Во-первых, ему не хотелось взваливать на Чони эту обязанность, а во-вторых, что, если у него там перхоть, а она увидит?! Ну зачем только он почесал голову именно в тот момент!

Чони толкнула коляску внутрь. Для тех, кто не мог самостоятельно помыть голову или умыться, установили специальные раковины с душем на уровне, удобном для пациентов на колясках. Чони поставила и закрепила колеса так, чтобы голова Ынсока спокойно дотягивалась до белой раковины. Даже когда она включила воду и уже настраивала ее температуру, Ынсок все продолжал махать руками и сопротивляться.

«Пожалуйста, не надо! Я не хочу делать из вас сиделку!» — кричал он, но уже про себя. Чони этого, к счастью, не слышала, и спокойно продолжала свое дело, попутно успокаивая его, как привыкла успокаивать дочь перед вечерним купанием:

— Все хорошо, не волнуйтесь, ладно? Может, вам, как Тыль, сделать «у-тю-тю»?

Наклонив голову над раковиной, Ынсок в отчаянии тяжело вздохнул и наконец произнес:

— Я просто не хочу, чтобы вы становились сиделкой. И думали, что я беспомощный мужчина, который даже голову сам помыть не в состоянии.

— Но ведь это моя вина… — тихо, будто самой себе ответила Чони, и Ынсок нахмурился.

Он осознал, что, если зрение не восстановится, Чони так и будет жить с этим бременем на сердце. Поэтому он был просто обязан выздороветь.

Чони поднесла душ к волосам Ынсока и полила ему на голову теплую воду. Его всегда аккуратные волосы за месяц в больнице отросли и разлохматились.

Чтобы вода не попала в глаза, Чони левой рукой осторожно прикрыла Ынсоку лоб, продолжая правой рукой поливать волосы. Затем закрыла ему ладонью уши и смочила голову по бокам и сзади. На рукоятку коляски Чони заранее повесила сумку-шоппер и теперь достала из нее маленькую сумочку на молнии. Внутри лежал шампунь, бритва и крем для бритья, которые она захватила с собой. Сначала Чони достала шампунь. Открутив белую крышку, она выдавила жидкость на ладонь. В воздухе слегка запахло лавандой. Вспенив жидкость, Чони намылила влажные волосы Ынсока и, нежно поглаживая, начала втирать пену в голову. Тщательно прополоскав волосы, она промокнула их полотенцем, но только Ынсок хотел отодвинуться, как вдруг услышал: