Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

И вот, с точки зрения нашей мамы, папа виноват во всём, а теперь ещё и в том, что слишком рано стал покойником. Хотя он обеспечил детей, вдов и претендентов, обе вдовы, мечтавшие себя в золоте по уши и видевшие, что все папины приятели набиты деньгами, как чучелы перьями, сочли наследство нищенским. Папа, похоже, слишком любил весёлую жизнь, чтобы обгрязниться на коронной службе до миллионов. Нет, миллион-то у него был, но один на всех. А не так, чтобы каждому.

Принцесса очень любила отца, но ни в чём не была на него похожа. Наш папа был кругленький, низенький, всегда довольный и анекдотично невежественный, как и положено барину советского покроя. (Это с его стороны дедушка ходил почти в лаптях. Чем Принцесса начала гордиться сразу же, едва выяснила, что в моде гордиться наспех откопанными графьями.) Интересы его, по должности, были самыми невысокими: поспать, покушать, баня, домик на Канарах. (Куда этот домик сразу же после похорон девался, не смогла разузнать даже наша мама, поэтому я не верю, что он вообще был.) Когда власти поручали ему пощекотать народ какими-нибудь новизнами, папа, преступный и верноподданный, никого не защекотывал до смерти. Он был шармёр и любил праздники жизни, и очень следил, чтобы праздник не омрачался народным стоном и проклятиями, — а ведь были среди соратников и дельцов такие набирухи, кому плач народа только аппетит улучшал.

«Медведь пятернёй, а кошка лапкою», — говорил папа. Зато двух мэров пересидел и при нынешнем губернаторе сидел бы в почётном кресле, кабы не помер.

И вот, во втором браке папа оставил двух дочерей, которых наша мама ненавидит, а Принцесса снисходительно помыкает. Как на грех, старшая девочка Анечка поступила в Университет, и за четыре года Принцесса так и не переварила эту радость. Могла бы, казалось, употребить небольшую политику — притом что Анечка на единокровную сестру всегда смотрела как на некое диво и старалась если не подражать, то хоть равняться. Пара ласковых — и верёвки вей; есть где разгуляться великодушию. Но некоторые, скандала единого ради, разве позволят себе и другим жить спокойно?

После папиной кончины мы видимся со второй семьёй от случая к случаю, а когда Анечка собирается с духом и звонит сама, Принцесса умело поганит её простосердечные порывы. В конце концов, это она была любимой дочерью. Папа умел грамотно написать разве что свою фамилию, но они чудно ладили. Я помню, как мы втроём ездили на дачу, которую вторая вдова потом продала. Папа садился на пенёк или крылечко, прикрывал большим платком лысую уже голову и смотрел, как мы скачем по грядкам. Никогда не напрягался.

И вот, Анечка всё терпит, плачет и через месяц — другой звонит снова, заготовив список проклятых вопросов, как то: допустимо ли говорить «твОрог», как трактовать характер Базарова, и кто всё-таки написал «Ночные бдения» Бонавентуры. Бедненькой кажется, что на профессиональной почве у них больше шансов для сближения, и того она не желает уразуметь, что именно наличие такой почвы приводит Принцессу в ярость. Сестра Анечка — и в Университете! «Ночные бдения» Бонавентуры смеет читать! Трактовать, видите ли! И пусть Анечка всей душой стремится читать и трактовать под надлежащим руководством, Принцесса и из этого делает преступление.

И вот, сидим на кафедре, и Принцесса, мрачнее некуда, проверяет какую-то умственную жеванину в тетрадках. Тут распахивается дверь, и Дмитрий Михайлович вводит стайку студентов: как выясняется, не наших. «Нам прислали практикантов! — чрезмерно бодро говорит он. — Александра Алексеевна, принимайте руководство!»

И вот, я сразу учуял среди практикантов нашу сестрёнку и повилял хвостиком. Чего ж не повилять? У Анечки тоненькие невинные ручки и огромные навечно испуганные глаза. Анечкиной мамаше, даром что бледной копии, удалось то, что не вышло у нашей мамы: она задавила своих детей до не реанимируемого состояния. По телевизору я как-то слышал рассказ о глубоководных рыбах, которые не могут жить на поверхности и лопаются, если на них не давит привычный груз. Анечка и есть такая рыбка. С маленькой мечтой самой выбирать того, кто её прессует. «Выйди ты, наконец, замуж! — рычит Принцесса. — Желательно за такого, чтобы бил!»

— Какие такие практиканты? — говорит Принцесса хмуро.

— Из Университета. Будут наш учебный процесс изучать и по мере сил вносить лепту.

Пятеро девиц и один хилый юноша с интересом осматриваются, и только Анечка догадывается, что их здесь ждёт. От всех пахнет легкомысленно, простенько, а от неё — ужасом, страхом, проглоченными слезами.

— И что они умеют?

— Четвёртый курс, — покашляв, говорит Дмитрий Михайлович. — Надеюсь, что многое.

— Ну-ну. Алфавит знаете? — спрашивает она, в упор глядя на хилого юношу.

— Я думаю… — начинает тот.

— Вы? — перебивает Принцесса. — Думаете? Не клевещите на себя.

— Убегаю, — трусливо торопится завкафедрой. — У меня лекция.

Принцесса провожает его мрачным взглядом.

— Значит, так. Кто знает алфавит, будет пополнять каталоги новыми карточками. Кто знает русское правописание, поможет проверить письменные задания. Кто не знает ничего… проведёт семинар. Или вот шкафы эти давно пора вымыть.

— Но мы думали… — начинает одна из девиц.

— Опять? — Принцесса поднимает брови.

— Что будем читать лекции, — торопливо заканчивает хилый парень.

— Читать лекции? Вы ещё и читать умеете?

— Не так чтобы, — огрызается наконец девчонка. — По складам.

— Фильтруйте дискурс, барышня. — Принцесса кидает на барышню безжалостный взгляд, и та сразу оказывается никчёмной, толстой и с низкими бёдрами. — Острю здесь я. Вот шкаф, вот каталог.

— А он разве не компьютерный?

— Кто? Шкаф? Не умничайте, молодой человек. Кто много умничает, заканчивает мытьём полов.

«Или на кафедре эстетики в Институте культуры», — думаю я.

— Помолчи, дурак! — получаю подзатыльник. — Нашёл время зубы показывать.

— Это ваш пёсик? Какой смешной.

А-кха-кха! Чего ж это во мне, позвольте, смешного? Из такс уже во времена фараонов мумии делали, мы там не какие-нибудь. В Германии в 1888 году был создан клуб любителей! У меня по экстерьеру голова гордо поднята и глаза искрятся умом! Раскрыл я рот сказать «ррррррр», но отложил сии блины до другого дня. И на Принцессу, искрясь умом, покосился. Съела? Не все зверки в скотин обратились.

— Вот ещё что, — неохотно говорит Принцесса, глядя на Анечку. — У нас тут бывают… эээ… крики и топанье ногами. Это ничего. Но предупреждаю! Не плакать! Потому что это меня бесит! Кто посмеет! У меня на глазах! Давить слезу! Вылетит в два счёта!!!

Анечка стоит, как мёртвой рукой обведённая. Разговаривая с Принцессой, она всегда избегает полных опасности слов «гренки, брелоки, индустрия, нелицеприятный, довлеть, афера, простыня» и пресловутый «творог». Да! нужно набраться смелости, чтобы, согласно Принцессиному словарю, говорить «индУстрия» и «фОльга», а вдобавок за эту смелость, Анечка знает, её никто не похвалит. Чтобы там лёгкая улыбка одобрения и приязни… как же… Скажешь неправильно — улыбочка будет сардонической, а скажешь правильно — она тебя вообще уничтожит. Анечке правильно говорить не по чину, и виновата она по определению. («Чувство вины вызывается дефицитом витамина В12», — говорит Принцесса). Сейчас ей очень хочется показать себя, блеснуть (это ещё придумать надо, о чём бы таком ляпнуть, чтобы разместить в одном высказывании простыню и индУстрию), так хочется, что страх отступает, — и Принцесса по-быстрому затыкает сестрёнке готовый открыться рот.

— Я рождена на свет не для того, чтобы вправлять вам мозги. Будете соблюдать мои правила — получите беспроблемный зачёт. Вы хотите зачёт, молодой человек? Или предпочитаете повышать квалификацию?

— А что, обязательно выбирать? Я, — он глотает слово «думал», — что это одновременно.

— А вы умеете одновременно поворачивать и налево, и направо? Зачёт вам нужен к сессии, а повышать квалификацию вы будете до морковкина заговенья.

— Тогда зачёт.

— Тогда не забывайте, в каком углу ваше место. Договорились.

— Но это нечестно! — говорит барышня с длинным языком и низкими бёдрами. (Под взглядом Принцессы эти недостатки стократно умножают друг друга.) — Мы же здесь не для одного зачёта. А вы нас выставляете не только дураками, но и карьеристами.

Принцесса смягчается.

— То есть просто на дураков вы согласны? Не пойдёт. — Она смеётся. — Кто сейчас вслух скажет, что он дурак и карьерист, получит зачёт не сходя с места.

Одна Анечка смутно представляет, что их ждёт, и делает согласное движение, но её останавливают. От кучки практикантов пахнет задором, протестом. Да. Они возьмутся доказывать, что не верблюды.

— Мелкие интересы с огромными претензиями на аристократство. Люди слабого ума, но сильного о себе воображения. Для полного позора вам недостаёт ещё выглядеть тружениками. Ну-ну. Тряпки и ведро возьмёте у уборщицы. Алфавит, на всякий случай, — в букваре. Адью.