Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота

— Поэтому-то я и боюсь начинать искать работу, — сказала Эстер, и подрагивание ее нижней челюсти возобновилось, придав ее тщательно выщипанному подбородку какой-то хрупкий вид.

— Помнишь, как трудно было, когда мы начинали? — Роза цедила свой кофе. — Но по-моему, нам даже тогда было весело. Я два года потратила, чтобы найти постоянную работу.

— А я после школы нашла работу быстрее, — сказала Эстер.

— Ты была такая хорошенькая, — сказала Роза. Глаза Эстер затуманились. — А я всегда была здоровая, как лошадь, — продолжала Роза. — Да, нелегкое было времечко. Тогда найти работу было ох как непросто, особенно еврею. Во многих объявлениях было указано, что евреев просят не беспокоиться.

— Я был одним из первых евреев в почтовом ведомстве, — меланхолически похвастался Макс.

— Старший брат Виктора был одним из первых евреев-полицейских, — сказала Мьюриел. — Все остальные там были антисемитами. Поэтому он ушел оттуда и занялся мясным бизнесом.

— Каждое утро, — сказала Роза, — мы вчетвером, я и мои подружки Герти, Бити и Эдна, отправлялись в город на поиски. Нам было всего по восемнадцать. В основном приходилось наведываться в агентства, потому что именно они давали работу, а себе брали хороший процент от заработка. Время для евреев было нелегкое, сначала Депрессия, а потом Гитлер и все эти антисемиты здесь, а в одном большом агентстве, я забыла, как оно называлось, нам говорили, чтобы мы подождали и разрешали ждать у них, и мы ждали весь день, а они время от времени объявляли, что все евреи могут идти домой, что в этот день для нас работы не будет. Мы и не рассчитывали на большее, чем неполный рабочий день или временная работа. А потому после этого, если я заполняла бланк в агентстве, я всегда писала: протестантка. Я даже не знала, что такое протестантка, но я знала, что это что-то хорошее. Они все видели, что я вру, достаточно было на меня посмотреть, но на самом деле это их мало волновало. Ведь получив анкету, они могли отправить меня домой и сказать, чтобы я ждала. В одном из агентств я наконец нашла временную работу на три недели. Ну и работенка была! Администраторша в магазине сказала мне, что знает, что я еврейка. Но работу она мне все равно дала. Наверно, она никого другого не могла найти на это место. Магазин был в Ньюарке, в штате Нью-Джерси, но мне платили пять долларов в день. Дорога на троллейбусе и поезде в один конец обходилась в пять центов, и еще наверно четверть доллара я тратила на ланч. А еще, чтобы добраться до Нью-Джерси, я платила по пять центов за проезд в туннеле под Гудзоном. Каждый день я отдавала все деньги маме, но она обычно не брала всё. Откладывала немного мне в комод. — Голд подумал, что Розе уже сейчас на десять лет больше, чем было маме, когда она умерла. — Сид работал в Брайтонской прачечной, а там были эти лошади, которых он так боялся. Ты помнишь лошадей, Сид?

— Еще бы! Мама каждый день, когда я уходил на работу, говорила мне: «Поосторожнее с лошадьми».

— Она весь день волновалась, — припомнила Роза. «Зачем еврею лошадь?» — повторяла она и горестно качала головой. Она и обо мне все время беспокоилась, каждый день, пока я не возвращалась домой. Дорога до Ньюарка с Кони-Айленда занимала два часа, а там я стояла в витрине магазина и демонстрировала какие-то кисти, швабры и мастики. С самого начала это было сплошное мученье, потому что люди останавливались и смотрели. Я не любила, когда на меня смотрели, но как раз за это мне и платили. К тому же я вспомнила, что у нас есть родственники в Ньюарке, ведь мамина родня жила в Нью-Джерси, и я ужасно боялась, что кто-нибудь из родственников, проходя мимо, может меня узнать. Я работала весь день и с ума сходила от страха. Но пять долларов в день на улице не валялись, и на них можно было еще долго искать работу, когда эта кончится. Когда я демонстрировала швабру, я могла стоять спиной к людям, но с кисточкой я должна была повернуться лицом к улице. Я до сих пор не знаю, видел ли меня кто-нибудь из родных, но мне было так страшно. Забыть не могу, как мы все вчетвером отправлялись искать работу и каждый день завтракали в городе. В Уэст-Энде на Сорок второй улице был большой кафетерий. Кажется, он назывался «Першинг». Каждый день мы брали одну порцию солонины и четыре кофе.

— И что, она была лучше моей? — спросила Мьюриел.

Закинув голову, Роза воздела руки.

— Солонина была ужасная. Мы ее ненавидели, я не твою солонину имею в виду, но это было единственное блюдо, которое легко делилось на четыре части и было дешевым и сытным. Мы все скидывались на пачку сигарет, и каждая брала по пять штук. Потом, после завтрака мы разбивались на пары и стояли в очередях безработных у магазинов или возвращались ждать в агентства. Была, конечно, и государственная служба, но мы считали, что недостаточно умны для нее, или что у них нет работы, какая нужна нам. Все, что мы умели, так это печатать на машинке и продавать. И мы не хотели уезжать из дома. В те времена люди не хотели уезжать из дома. — Голд с болью вспомнил о двух ее детях. Но Роза, увлеченная своим рассказом, не обратила внимания на эту связь. — Мы всё искали и искали, а потом, прежде чем поступить в юридическую контору, я получила работу в одном из магазинов на Четырнадцатой улице, в магазине Херна. Я стояла за прилавком, и, может быть, до сих пор работала бы там, но администратор этажа любил щипать девушек за попки, а я и другие девушки не выносили этого. И вот в один прекрасный день мы собрались и встали в кружок, и когда он протискивался между нами, опустив руки вниз, я вонзила в него булавку. Он так и не узнал, кто это сделал, но мне казалось, он знает или узнает, и я так боялась, что не могла там оставаться и ушла, как только мама сказала, что ничего страшного, и я снова стала искать работу. День за днем мы выхаживали мили по городу, чтобы сэкономить пять центов на проезд, но мы были счастливы и нам было весело, несмотря на солонину и прочее, и я поклялась себе, что, если когда-нибудь найду постоянную работу, ни за что не уйду оттуда, и вот когда нашла это место стенографистки в юридической фирме, так и осталась там, и все эти годы там работала. И у меня никогда не возникало желания снова отправиться на поиски.

— Сорок два года, — с грустью сказал Макс, но в голосе его слышалась и нотка гордости. — А теперь они принимают на работу молоденьких девушек почти на то же жалованье, что платят и ей.

— A-а, мне все равно, — добродушно ответила Роза. — Мне давали отпуска, когда рождались дети, а когда мне было нужно, позволяли работать неполный день. Я все еще боюсь, что меня заставят уйти, и мне снова придется искать работу.

— Теперь? — усмехнулся Макс. — Теперь бы тебе не пришлось этого делать.

— Я только надеюсь, что пробуду там, пока ты тоже не уйдешь на пенсию. Может быть, тогда и мы сможем купить кондоминиум во Флориде, поближе к папе и Гусси.

— А зятья сюда допускаются? — спросил Ирв, протискиваясь в кухню. — Я тоже хочу кофе.

Белл вытолкала всех из кухни. Когда Дина, сопровождаемая Эстер и Белл, внесла именинный пирог, Голд чуть не разрыдался и еле сдержал себя, чтобы не выбежать из комнаты. Он был рад, что свет погасили, чтобы виднее были свечи. Свечей было на одну больше — на счастье.

— Моя Рози, — гордо сказал отец Голда, когда все собрались уходить и она подошла поцеловать его на прощанье. — Она всегда была лучшей. Она не доставила мне ни одной неприятной минуты.

«Что за блядство, — тихонько буркнул Голд, — судить весь род человеческий по тому, сколько неприятных минут он тебе доставляет».

Она и получила-то меньше остальных. Даже Эстер прожила жизнь лучше: коротышка Менди, хотя и большой забияка и упрямец, был предан Эстер и, скончавшись два года назад, оставил ей кой-какие деньги, а дети ее, один в Бостоне, а другой в Филадельфии, огорчались из-за того, что она предпочитает жить одна, рядом с Розой, а не с кем-нибудь из них.

Подарков было много, и Макс с Розой не знали, как с ними управиться. Ирв и Виктор помогали им упаковываться, а Голд рыскал по комнатам в поисках пакетов. К подарку Мьюриел, кошельку из крокодиловой кожи, купленному в магазине уцененных товаров, Виктор присоединил дюжину устриц и маринованный язык. Самым важным из подарков был купленный в складчину Карибский круиз, в стоимость которого входили и деньги на карманные расходы. Сид заплатил бо́льшую часть, но остальные тоже внесли понемногу, и поэтому Сид мог сказать Гарриет, что это подарок от всей семьи. В Карибском море будет тепло, тогда как Европа напоминала бы им о сыне, а Калифорния — о дочери. Ни Роза, ни Макс ни разу не были за границей. Они даже на самолете никогда не летали.

— Я просто получаю удовольствие, — сказал Ирв Голду, — от того, как вы, ребята, подшучиваете друг над другом.

Голд был потрясен. Гос-поди-ты-боже-мой! Неужели это производит именно такое впечатление?