Трумен Капоте - Голоса травы

Сигарета ее потухла. Казалось, она потеряла нить рассказа или, того хуже, решила совсем оборвать его. Меня так и подмывало засвистеть, затопать ногами, как буянит хулиганье, когда в кино обрывается лента. Райли тоже не терпелось услышать, что было дальше, хоть по нем это и не так было видно, как по мне. Он чиркнул спичкой, поднес огонек к ее сигарете; от этого звука она вздрогнула и снова заговорила, но пока длилась пауза, она словно успела уйти далеко-далеко вперед.

— И тогда папаша поклялся, что убьет его. Джералдина сто раз за меня принималась: ты только скажи нам — кто, Дэн его из ружья застрелит. А я хохочу, пока не расплачусь, а не то плачу, пока не расхохочусь. Да ну еще, говорю, мне и самой невдомек: было у меня в Юфрае с полдюжины парней, стало быть, один из них, а почем знать который? И тут мать мне как влепит затрещину. Но поверить они поверили; сдается мне, потом даже и Дэн поверил — уж очень ему, горемыке несчастному, верить хотелось. Все эти месяцы я из дому носа не высовывала. А как раз в это время папаша помер. Так они меня даже на похороны не пустили — людей было стыдно. В тот день оно и случилось: как ушли они все на похороны, осталась я одна-одинешенька, а ветер песком швыряет, ревет, будто слон, — вот тогда мне Господь и явился. Ничем я такого не заслужила, чтобы его избранницей стать. Прежде мама, бывало, сколько меня уговаривает, покуда я стих из Библии выучу. А после того случая я без малого за три месяца их больше тысячи запомнила. Ну так вот, подбирала я песенку на пианино, вдруг — окно вдребезги, вся комната ходуном заходила, потом вроде бы встала опять на место; только чувствую — кто-то тут, рядом со мной. Я сперва думала — это папашин дух. А ветер улегся — тихо так, незаметно, знаете, как весна гибнет, и я поняла — это Он, и я встала, выпрямилась, как Он мне внушил, и раскинула руки, приветствуя Его. Двадцать шесть лет назад это было, третьего февраля, мне в ту пору было шестнадцать, а сейчас — сорок два, и ни разу я в своей вере не пошатнулась. А когда время мое приспело, я никого не стала звать — ни Джералдину, ни Дэна Рейни; лежу и шепчу потихоньку стих за стихом — так ни одна душа и не знала, что Дэнни родился, покуда крика его не услышали. Дэнни — это его Джералдина так назвала. Соседи думали — это ее ребенок. Со всей округи народ понаехал смотреть новорожденного, подарков ей навезли, а мужчины хлопают Дэна Рейни по спине, говорят, — ну и славный сынок у тебя. А я, как только на ноги поднялась, тут же уехала за тридцать миль в Стоунвилл. Он раза в два побольше Юфрая, там большой был горняцкий поселок. Мы вдвоем еще с одной девушкой прачечную открыли, и дела у нас бойко пошли — в горняцком поселке народ-то все больше холостой. Раза два в месяц я домой ездила, Дэнни проведать. Так вот семь лет взад-вперед и моталась. Ведь это единственная моя отрада была, да и та горькая. Всякий раз душа, бывало, переворачивается: до того был хорошенький мальчишечка, ну просто не описать. А Джералдина, так та бесилась прямо, стоило мне до него дотронуться. Как увидит, что я его целую, на стену лезет. И Дэн Рейни тоже не лучше — до смерти боялся, как бы я за него цепляться не стала. И вот приехала я в последний разочек домой и говорю ему — давай с тобой в Юфрае встретимся. А все потому, что втемяшила себе в голову: вот если бы мне еще раз через это пройти, если бы мне опять мальчишку родить, чтобы был на одно лицо с Дэнни… И долго меня это гвоздило. Но только зря я тогда думала, будто оба они могут от одного отца быть. Тому ребенку все равно бы не жить, так мертвый бы и родился… Смотрела-смотрела я на Дэна Рейни (холодюга страшенный был, мы с ним в пустом павильоне для танцев сидели, так, помню, он за все время рук из карманов не вынул), да и говорю — ну, ступай. Так я ему и не сказала, зачем звала. А потом сколько лет все такого искала, чтобы был на Дэна похож. Там, в Стоунвилле, свела я знакомство с одним горняком — веснушки такие же, и глаза рыжие; славный был парень, он меня Сэмом наградил, старшим моим. Сколько помню, отец Бет был просто вылитый Дэн Рейни; только Бет — она девочка и на Дэнни совсем не похожа. Да, забыла сказать: свой пай в прачечной я продала, перебралась в Техас и работала там в ресторанах — в Далласе, в Амарильо. Но только когда повстречалась я с мистером Медоу, стало мне ясно, почему Господь удостоил меня своей милостью и какое мое предназначение. Мистер Медоу — он Верное Слово знал. И как услышала я в первый раз его проповедь, так сразу к нему и пошла. Мы с ним всего минут двадцать проговорили, и он мне сказал — я на тебе женюсь, если ты, говорит, не замужем. А я говорю — нет, не замужем, но есть у меня кое-какая семья — их тогда, по правде сказать, у меня уже пятеро было. Так он даже бровью не повел. И неделю спустя мы с ним поженились — как раз на Валентинов день. Человек он был уже немолодой и на Дэна Рейни нисколечко не похож. Без сапог он и до плеча мне не доставал. Но когда Господь соединял нас, он знал, что делает. Прижила я с ним Роя, и Перл, и Кэйт, и Клио, и Малыша Гомера — почти все они в том самом фургоне родились, что вы на дороге видели. Колесили мы с ним по всей стране, несли Божье слово людям, которые прежде его не слышали, а и слышали, то не так, как мой муж его растолковать умел. А теперь я должна вам рассказать что-то очень печальное — дело в том, что ведь я потеряла мистера Медоу. Как-то утром — было это в Луизиане, в таком подозрительном месте, где каджуны живут, — так вот, пошел он по дороге купить кой-чего из еды, и я его больше не видела. Исчез, словно в воду канул. А что полиция говорит, так я на это плюю — не такой он был человек, чтоб удрать от семьи; нет, сэр, тут дело нечисто.

— А может, это потеря памяти? — сказал я. — Вдруг забываешь решительно все, даже как тебя звать.

— Это у человека-то, который всю Библию назубок знал? И вы считаете, он мог до такого дойти, чтоб позабыть, как его звать? Нет, его один из этих каджунов убил — позарился на перстень с аметистом. После этого у меня, ясное дело, были всякие встречи, да только любви уже не было. Лилли, Айда, Лорел, другие малыши — все они так появились. Так уж оно получалось — непременно нужно мне слышать, как у меня под сердцем новая жизнь толкается. А без этого я вроде бы неживая…

Когда все ребята оделись — кое-кто из них второпях натянул свои одежки наизнанку, — мы вернулись к платану. Старшие девочки стали расчесывать и сушить волосы у костра. Пока мы купались, Долли присматривала за самым маленьким, и теперь ей явно не хотелось его отдавать.

— Вот если б кто-нибудь из нас — моя сестра или Кэтрин — завел в свое время ребеночка!

И сестра Айда сказала — да, они ведь такие забавные, и потом — это большая радость. Наконец мы расселись вокруг костра. Похлебка обжигала — в рот не возьмешь; этим, пожалуй, только и можно объяснить ее шумный успех. Судье пришлось кормить гостей по очереди — в хозяйстве было всего три миски. Он без конца потешал их забавными фокусами, всякой смешной чепухой, и дети веселились вовсю. Стандард Ойл объявила, что ошиблась: на самом деле ее папа вовсе не Райли, а судья. В награду ей был устроен полет в небеса: судья подхватил ее, поднял над головой и стал подбрасывать, приговаривая:

Кто на море,Кто в леса.А мы — прямоВ небеса!Оп-ля! Оп-ля!

Тут сестра Айда сказала — смотрите, да вы сильный какой, и судья прямо расцвел от этих слов, чуть было не попросил, чтобы она потрогала его мускулы. И все время украдкой поглядывал на Долли — любуется ли она им. Она и вправду любовалась.

Между длинными пиками последних закатных лучей заплескалось гульканье горлицы. Прохладная прозелень и синева растекались в воздухе, словно вокруг нас истаивала радуга. Долли поежилась:

— Приближается гроза. Весь день ее чую.

Я с торжеством взглянул на Райли — ну что я тебе говорил!

— Да и поздно уже, — сказала сестра Айда. — Бак, Гомер! А ну, ребятки, добегите-ка до фургона. Бог его знает, мало ли кто туда мог забраться да все повытаскать. Не то что б у нас было чем поживиться, — ничего там такого нет, кроме моей швейной машины, — тихо добавила она, глядя вслед сыновьям, уходившим по узкой тропинке в густеющие сумерки. — Так как же, Долли? Надумали вы…

— Мы тут все обсудили, — быстро ответила Долли и повернулась к судье, ища у него поддержки.

— В суде вы бы выиграли дело, это бесспорно, — сказал он, и голос его прозвучал сугубо профессионально. — На сей раз закон, как исключение, оказался бы на правой стороне. Но пока суд да дело…

— Пока суд да дело… — подхватила Долли и сунула сестре Айде в руку сорок семь долларов, всю нашу наличность, и в придачу карманные золотые часы судьи. Поглядывая на эти дары, сестра Айда качала головой, всем своим видом показывая, что не должна бы их брать:

— Не дело это. Но все равно спасибо вам.

Над лесом прокатился еще не окрепший гром, и в наступившем зловещем затишье на тропинку, как атакующая кавалерия, ворвались Бак и Гомер.