Сергей Магомет - Записки Степной Волчицы

Чуть приподняв бровь, он продолжал рассматривать меня — не то покровительственно, не насмешливо. Мои босоножки успели запылиться, а блузка и юбка и подавно превратились в тряпки.

— Ну и видок! Непохоже, что вы собирались в ресторан…

Покраснев до ушей, я развернулась и пулей вылетела в туалет. Поплакала, умылась, покурила, подкрасилась. Кажется, пробыла там целую вечность. Наверное, он давно уже исчез. И это, наверное, было бы к лучшему. Судя по своему отражению в зеркале, ничем особенно эстетичным мне нечем было порадовать публику. Однако, выйдя в зал, я жадно бросилась искать его взглядом. Слава Богу, он был на месте. Я села, и он посмотрел на меня так, словно вот-вот погладит по головке. Отпив из протянутого бокала вина со льдом, я закусила какой-то ароматной штучкой на шпажке.

— Вот и умница, — улыбнулся мне собеседник. — Редко встретишь такую послушную женщину. Вы, наверное, вообще очень покладистая.

— Только на первый взгляд, — вздохнула я.

Не рассказывать же ему так сразу про мою Степную Волчицу.

— Так я и поверил! Вы, наверное, из тех женщин, которые надумывают себе Бог весть каких ужасов, а после сами не знают, как с этим жить. А на самом деле — мягкие, пушистые… — Он звякнул бокалом о мой бокал, а когда я выпила, протянул мне еще одну шпажку. — Нравится?

— Вкусно. Что это?

— Копченый гавайский таракан… — Я едва не поперхнулась. — Шучу, шучу, — улыбнулся он. — Копченый угорь с креветкой… А впрочем, разве вам не все равно, если уж вы решили наглотаться таблеток, чтобы заснуть и не проснуться?

Странно, когда он это сказал, я даже не вздрогнула. Ни напряжения, ни обиды. Только почувствовала себя нашкодившим ребенком, которого ждет наказание. Что же теперь — он меня отшлепает?

— Я и сама удивляюсь, — откровенно призналась я, начиная чувствовать легкое опьянение, — но не все равно.

— Значит, врут инженеры человеческих душ, как всегда, утверждая, что тем, кто идет на смерть, безразлична жизнь.

— По-моему, совсем наоборот. В такие моменты человек ненавидит жизнь и, в то же время, любит ее как никогда, но только она ему никак не безразлична.

— Совершенно с вами согласен. Жизнь, скорее, безразлична тому, кто привык к ней, как старым тапочкам, живет себе поживает, а на самом деле о ней, о жизни, давно позабыл, вообще ее не замечает. Это дело обычное, проще простого.

— Не скажите, — задумчиво возразила я. — Разве возможно — вообще не замечать жизнь? Особенно, когда она превратилась в сплошную боль.

Он недоуменно приподнял брови.

— Вам что, сейчас больно?

Я была готова горячо закивать, но, мысленно ощупав себя, вдруг обнаружила, что и в самом деле чувствую себя вполне сносно, Даже очень неплохо. От мигрени в виске не осталось и следа. Болезненные спазмы утихли. Более того, я чувствовала внизу живота приятное тепло.

Может быть, он какой-нибудь народный целитель или гипнотизер?

— Видите, стоило немного встрепенуться, припудрить носик, и жизнь снова покатилась по своим рельсам, словно и не было никаких проблем. Погодите, вот мы еще с вами пойдем и спляшем!

«Спляшем»? Меня покоробило. Не народный целитель и не гипнотизер, а самый настоящий извращенец или маньяк — вот он кто!

— Или, может быть, вы полагаете, — продолжал он, весело сощурившись на меня, — что все, кому придет в голову с вами потанцевать — либо извращенцы, либо маньяки?

— Знаете, — неожиданно для себя рассмеялась я, — даже если бы кому-нибудь просто пришла охота надо мной посмеяться, выставить на посмешище, заставив плясать, я бы, дура, конечно, ничего не заподозрила.

— Значит, потанцуем.

— Я не то имела в виду. При всем моем желании, я бы на это все равно ни за что не отважилась. То есть мысленно, в мечтах я много раз видела себя танцующей, и в свое время мне ужасно хотелось научиться классно танцевать — рок-н-рол, твист, шейк. Честно говоря, я вообще танцевала лишь пару раз в жизни. Один раз в пионерском лагере с подругой. А другой — с мужем на нашей свадьбе. Я ведь, понимаете ли, невероятно синий чулок.

— Ого! Тогда да. Тогда нужно начинать с медленных танцев. Не то, начав с быстрого, вы не сможете остановиться, пока не натанцуетесь до упаду. Для того чтобы танцевать — вообще ничего не требуется — кроме желания и воображения. А если быть точным, то и одного желания достаточно.

— Вот желания-то у меня как раз и нет, — солгала я, отводя глаза.

— Ай-яй-яй! — укоризненно покачал головой он. — Вы же всегда ненавидели вранье! — Ай-яй-яй! — довольно язвительно и неприязненно повторил он, кажется, начиная во мне разочаровываться.

Что ж, опять-таки, это и к лучшему: мне давно было пора в мои овраги.

— Вы что, зануда?.. Вас, наверное, и школе, — сказал он, — называли не иначе, как прокурором?

Мне снова сделалось не по себе, потому что в школе ко мне действительно приклеилась кличка «прокурор» — до того страстно я ненавидела неправду и разоблачала ложь. Да кто он такой?.. Я возмущенно подняла на него глаза, решив про себя, что выдержу любые насмешки, но с удивлением увидела, что меня встретил мягкий, кроткий, почти нежный взгляд его глаз — синих, как порох, который я однажды видела, когда отец разбирал пистолетные патроны, зачем-то вытрясал из них порох маленькими горками на лист бумаги, а затем снова собирал патроны. Ну да, некоторое время у отца было «личное оружие», которое он потом, конечно, сдал…

И опять мне сделалось стыдно, словно я была девочкой, которую старшие уличили в чем-то неприличном. Пусть меня накажут, это даже хорошо. Я и сама терпеть не могла лицемерия… Как зачарованная, я смотрела на него, стараясь вспомнить, где я могла видеть эти глаза, эти золотистые, по-Есенински кучерявые волосы? Кажется, он напомнил мне Илюшу Берёзина, мальчика, в которого я была влюблена в пионерском лагере, так мечтала пригласить на танец, или чтобы он меня пригласил, а вместо этого танцевала с моей глупой и некрасивой подружкой Катькой Шумейкер, которая мастурбировала по сорок раз на дню… Впрочем, нет, Илюша-то был рыженьким и пухленьким, а этот — худощав и белокур. Тогда кого?… Словом, я не могла ухватить за хвостик ускользающее воспоминание детства.

— Я не зануда, — в отчаянии сказала я. — Я мать двоих детей. Пока муж не ушел, у нас была прекрасная семья. Я писала стихи. Ужасно много работала. У меня просто не было времени танцевать.

Он протянул руку и действительно ласково погладил меня по голове. Сколько ему лет? 35?.. 30??.. 25???.. Или того меньше? Я ничего в этом не смыслила.

— Вы хотите сказать, что мать двоих детей, поэтесса и работяга не может быть занудой?

— У меня и так отвратительно на душе! — взмолилась я. — Я бедная женщина, которую бросил муж. Я брошенная жена. Да еще вы меня распинаете.

— Это вы-то брошенная жена? — ничуть не сжалившись, рассмеялся он мне в лицо. — А по-моему, вы сами давно плюнули на мужа. Да и как могло быть иначе, если в постели он стал похож на мертвеца, а в быту годился разве на то, чтобы им, как тем же покойником, забор подпереть.

— Нет, вы не правы, — пролепетала я. — Он был хозяйственный, добрый, заботливый. К тому же, очень талантливый человек.

Но он меня и слушать не хотел, отмахнулся.

— После тридцати лет ничего, кроме газет не читал, зато хотел весь мир научить истине. Сутками просиживал за компьютером, заигрывался, как ребенок, или в гараже с машиной. А когда напивался, то и вовсе превращался в малахольного. Как, собственно, большинство мужчин. Но вы продолжали жить с ним — вот что мерзко…

— Я была с ним счастлива! — в ужасе прошептала я.

— О, большое счастье — совокупляться с трупом, вести беседы с зомби, вещающим исключительно о коммунистах и демократах, возвращаться из гостей с пьяным дураком! Готов поспорить, вы ему даже не наставили рога, героическая женщина… Ладно, о вашей прошлой жизни мы еще поговорим, а пока давайте выпьем за вашу будущую жизнь!

Я вдруг обнаружила, что он держит меня за руку (ничего особенного, просто хотел успокоить), но отчаянно боялась, как бы он и правду не потащил меня танцевать на пятачок сбоку от барной стойки, где как угорелые скакали какие-то мужчины и женщины. Я вполне допускала, что он какой-нибудь сексуальный извращенец. Мне казалось чем-то невероятным, чтобы ко мне, старой кляче, вязался этот чудесный молодой человек. Однако это предположение не только не вызывало у меня отвращения или настороженности, наоборот, мне в голову лезло всё то, что я видела и читала о сексуальных извращенцах (а переводила я в свое время массу порнухи) и на какие фокусы они способны. Я смотрела на его улыбающиеся губы, на широкие плечи, на длинные чуткие пальцы с чистыми розовыми ногтями и сама удивлялась своим мыслям и чувствам. Я не видела никаких причин, чтобы не хотеть ему подчиниться. Больших трудов мне стоило высвободить свою руку из его руки. Дрожащими пальцами я извлекла из сумочки сигареты, предложила ему, но он покачал головой и предложил мне свой серебряный портсигар, потом щелкнул зажигалкой, и мы закурили.