Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

исчезнут рабство и жестокость, забудутся кровопролития. Человечество ужаснется своему прошлому, с горечью вспоминая кровь, одиночество и бесприютность, непонимание и злые страсти, убийства и принесение в жертву невинных. От страшных картин минувшего содрогнется душа и возникнет новое людское братство, появится единение. Тюрьмы и сумасшедшие дома станут музеями. Подобно пирамидам и руинам культуры майя они превратятся в памятники ошибкам, совершенным человечеством на пути своего развития. И тогда забрезжит заря новой, истинной свободы, порожденной не политикой и революциями, неспособными дать людям свободу, поскольку свободен лишь отринувший скуку. Вот цель моих экспериментов, Марч. И в этом смысле я Моисей, а ты Иосиф. И надо провести народ Израиля, а в данном случае все человечество, через пустыню в Землю обетованную. Я создам сыворотку, которой предназначено стать новым Иорданом. Вот потому-то и не хочу возвращаться в Штаты.

Я онемел словно околдованный. Он вещал голосом пророка. А между тем дымовая шашка все еще курилась дымом. И он поглядывал на нее с ненавистью, как на врага.

- Я не упущу возможности спастись. Не желаю, чтобы меня интернировали. Я новобрачный, у меня молодая жена. И даже не считая все это бредом, я все равно сказал бы «нет»!

- Так вы считаете это бредом?

Да, мне следовало быть поосторожнее в выражениях. Он попал в точку.

- Я направляю вас к вашей цели, - заявил он, - ради которой стоит рискнуть.

- В моей жизни уже есть цель и направление, - произнес я.

- Серьезно? - удивился он.

- Да, есть. И я категорически против того, чтобы благодетельствовать человечеству. Не желаю вмешательства в мою жизнь и не собираюсь лезть в чужую. Невозможно стать поэтом или святым по чьей-то воле и указке. Если уж говорить откровенно, быть и оставаться самим собой, таким, каким сделала тебя- природа, - уже достаточный труд, который мне дорого обошелся. И не нужны мне никакие Канары, я хочу к своей жене!

Он сидел неподвижно, скрестив руки, с бесстрастным, лишенным всякого выражения лицом. Дымовая шашка курилась, посылая в свежий утренний воздух маслянистые завитки дыма. Восточный край неба еще розовел, отбрасывая на воду нежные рассветные блики, а я продолжал упорно вглядываться в линию горизонта.

- Я ценю серьезность вашего ответа, - сказал он. - Думаю, вы говорите искренне. Но это частность. Основополагающие проблемы жизни куда масштабнее. Позже, когда мы поработаем с вами и все обсудим, мы наверняка придем к единому мнению. И произойдет это на островах, которые, уверен, покорят нас своей прелестью.

- Мы можем проскочить Канары, пройдя в сотне миль к северу или к югу от них. Вы морочите мне голову, выдавая себя за великого ученого, интеллектуальной мощи которого подвластно даже судно. Что ж, действуйте, я же буду надеяться на спасение.

- Я глубоко убежден, что мы вот-вот увидим сушу, - заверил он. - И почему бы вам не погасить эту шашку?

- Нет, и не мечтайте! - завопил я. - И это мой окончательный ответ!

«Этот парень совершенно не в себе», - думал я, но даже и теперь, в раздражении и гневе, все-таки колебался. А что, если он и вправду гений, а я несчастный маловер?

- Ладно, - спокойно произнес он.

Я отвернулся осмотреть горизонт и получил сокрушительный удар, сбивший меня с ног. Он саданул меня веслом и изготовился ударить вторично, уже рукоятью, а не лопастью, как в первый раз. Этот Моисей, Мессия, Спаситель рода человеческого! Он высился надо мной, упираясь в днище массивными ногами. В лице его не было злорадства, скорее озабоченность предстоящей задачей. Я попытался увернуться, откатиться в сторону с криком:

- Не убивай меня, Бога ради!

Потом я кинулся на него и, едва коснувшись, ощутил такой гнев, что готов был разорвать. Или задушить. Он бросил весло и обхватил меня, сдавив ребра. В таком положении поднять рук я не мог и действовал головой и лягался, а он усиливал хватку, так что я не мог вздохнуть.

Маньяк.

Убийца.

Две полоумные сухопутные крысы, дерущиеся на просторе океана, сцепившись в схватке не на жизнь, а на смерть. Будь это в моих силах, я непременно убил бы его. Но он был мощнее и обрушивал на мое несчастное тело весь свой огромный вес. Он был тяжелым, как кусок железа, как медный слиток, и я упал поперек лодки.

И приготовился к смерти.

Должно быть, силы небесные вознамерились вернуть меня туда, откуда выпустили в этот мир.

Конец!

Но он не собирался меня убивать. Сорвав одежду, скрутил мне руки моей же рубашкой, а ноги связал штанами. Порвав на мне белье, он стер его лоскутами кровь и пот с моего лица. Сдернув фалинь, скрепил мои оковы еще и им.

Затем он погасил шашку, опять водрузил весло с обрывком холстины в качестве паруса и устремил глаза к востоку, где, по его представлениям, вскоре должен был появиться берег. Я же так и остался лежать - голый - на дне шлюпки.

Позже, когда солнце стало очень уж жечь, он поднял меня и усадил в тень под парус. Едва он дотронулся до меня, я вздрогнул, и он отпрянул.

- Сломано что-то? - спросил он тоном заботливого доктора и быстро ощупал мои ребра и плечи. Я ругался до хрипоты и проклинал его.

Пришло время завтракать, он покормил меня и сказал:

- Скажете, когда в сортир понадобится, чтобы не возникло какого конфуза.

Я отвечал:

- Если вы меня развяжете, то я обещаю не посылать больше сигналов.

- Нет, рисковать я не могу, - покачал он головой. - Дело слишком важное.

Время от времени он тер мне руки и плечи, чтобы разогнать кровь.

Я просил, я умолял его меня развязать.

- У меня же гангрена начнется! - говорил я.

Но нет, мольбы не действовали. Я свой выбор сделал и сообщил ему об этом.

- К тому же, - заверил он, - блаженные острова уже совсем близко.

Позже, днем, он объявил, что чует ветерок, дующий с берега. Потом сказал:

- Жарковато что-то, - и прикрыл глаза от солнца.

Вечером он растянулся на дне шлюпки, выставив мясистые ноги. Он обезвредил меня, связал, и кто знает, что еще выдумает? Я глядел на него и желал самого что ни на есть плохого на свете.

Взошла яркая луна, воздух стал влажным, шлюпка еле ползла. Я шевелил кистями, пытаясь ослабить путы, и вдруг меня осенило: если подползти к рундуку и хорошенько потереться о его металлический кованый угол, то можно освободиться. Я пополз на спине, отталкиваясь пятками. Бейстшоу не шевелился - лежал колодой, наставив на меня ступни, запрокинув тяжелую как камень голову. В драке он сильно поцарапал мне спину, и ссадина, пока я полз, терлась о днище. Я не раз останавливался и закусывал губу, пытаясь удержать крик. Ничего не получалось. Меня охватило отчаяние, и я заплакал - беззвучно, чтобы не разбудить Бейстшоу.

Доползти до рундука я смог только в середине ночи. Когда рубашка поддалась, я принялся за фалинь. В конце концов ослаб и он. Спину жгло от ран, и во мне созрело холодное решение убить Бейстшоу. Я подполз к нему, но на ноги не встал, чтобы, проснувшись, он не увидел нависшей над ним в лунном свете фигуры. Я хотел столкнуть его в воду, задушить или пристукнуть веслом, орудуя им по его примеру, и насладиться зрелищем крови и переломанных костей.

Для начала я решил связать Бейстшоу и снять с него очки. А там посмотрим.

Но, наклонившись над ним, полный злобы и мести, держа наготове фалинь, я почувствовал исходящее от него тепло. Я легонько тронул его щеку. У парня был сильный жар. Я слышал, как колотится его сердце - громко, будто канонада, страшно и гулко.

Желание мстить улетучилось. Более того, я принялся о нем заботиться. Проделав дырку в куске холстины, я смастерил себе подобие пончо - ведь вся моя одежда была порвана в клочки - и провел бессонную ночь, ухаживая за ним.

Так Генри Вэр на кентуккийской границе не убил одного из вождей племен Огайо Тиммендикваса, а отпустил его.

Я даже жалел Бейстшоу, думая, сколько бед и разочарований пришлось ему претерпеть на пути к великой цели. Ведь он, пускай не сердцем, а только умом, действительно хотел осчастливить человечество, избавив от греха и страданий.

Весь следующий день он провел в беспамятстве, и, наверно, дело кончилось бы для него плохо, если бы, по счастью, я не углядел на горизонте английский танкер и не просигналил ему. Дело кончилось бы плохо и для меня, поскольку, как выяснилось, Канары мы прошли стороной и подобрали нас уже где-то в районе Рио-де-Оро. Вот тебе и великий знаток мореплавания Бейстшоу! Впрочем, какой спрос с сумасшедшего! Так или иначе, мы едва не погибли в африканских водах, чуть не сгнили там заживо вместе со шлюпкой, питаемые под конец лишь безумными идеями Бейстшоу. Либо он сожрал бы меня, спокойно все взвесив и посчитав это разумным шагом на пути к великой цели.

В общем, нас втащили на борт в весьма скверном состоянии. Первая стоянка корабля была в Неаполе. Там местные власти определили нас в больницу. Спустя несколько недель, будучи уже на ногах, я столкнулся в больничном коридоре с возвращавшимся из душа Бейстшоу. Он был таким же спокойным, уверенным, с гордо поднятой головой. Говорил со мной подчеркнуто холодно - я чувствовал, что он обижен и считает меня виновным в провале его гениального плана. Теперь ему предстояло новое плавание. И никаких тебе Канар. Но исследования, столь драгоценные для судеб человечества, требовалось продолжать и продолжать безотлагательно.