Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

Проходили дни, а молчание не прерывалось. Странная, поразительная перемена: вначале не закрывать рта, ошеломляя потоком слов, и вдруг замолчать, замкнуться в себе. Какая там скука! Если так пойдет, то скоро и я окоченею и стану таким же жестким, как древесина нашей шлюпки. Но я и сам был виноват. «У тебя лишь один собеседник, с единственной душой в мире ты можешь сейчас общаться, так в чем же дело? Почему ты не знаешь, как завести разговор? Душа твоего ближнего схожа с твоей, ведь лев подобен всем прочим львам, а здесь вас всего двое и можно говорить начистоту и о самом главном. А ты мнешься, и это, между прочим, большое твое упущение».

Лежа ночью на дне шлюпки, я увидел странный сон: плоскостопая и курносая старуха в шлепанцах клянчила у меня милостыню. Я поднял ее на смех:

— Ах ты, старая пьяница! У тебя же сумка набита банками с пивом! Слышно, как они там звякают!

— Нет, это не пиво, это жидкость для мытья стекол, швабры и прочее, нужное мне для работы. Ведь я дала обет каждый день мыть во славу Божию сорок — пятьдесят окон. Так неужели и продыху не знать: дай денежку, помоги!

— Ладно, ладно, — забормотал я, улыбаясь в предвкушении собственной щедрости. Помимо прочего меня радовала встреча с чикагским Вест-Сайдом и его обитательницей. Я сунул руку в карман, намереваясь дать ей немного мелочи. От природы я не то чтобы скуп, но иногда проявляю экономность. Однако, к моему удивлению, вместо денежки на пиво я протянул ей на ладони по монетке разного достоинства: в полдоллара и в четверть, десятицентовик, пятицентовик и пенни — в общей сложности девяносто один цент, которые и перекочевали ей в руку. И тут же пожалел об этом, поскольку милостыня оказалась непомерно велика. Однако досада моментально сменилась гордостью за собственные щедрость и благородство. Уродина рассыпалась в благодарностях — она была настоящей карлицей, непропорционально широкой пониже спины.

— Что ж, отдохни малость от своих окон, — сказал я. — А у меня вот нет ни одного окошка, которое я мог бы назвать собственным.

— Тогда пойдем, — участливо пригласила она. — Угощу тебя пивом.

— Нет, спасибо, мать, времени нет. Но все равно спасибо! — Я почувствовал симпатию к этой женщине и в благостном порыве дотронулся до ее затылка, желая погладить старуху по голове, и меня вдруг пронзило восхищение. — У тебя потрясающие волосы.

— Почему бы и нет, — негромко произнесла она, — если других дочерей Евы Господь наделяет такими же. — Грудь мою переполнял непонятный восторг. — Да пошлет тебе истину милостивый Господь, — сказала карлица, удаляясь в прохладу пивного погребка.

Я вздохнул и нехотя проснулся. Звезды мерцали. Бейстшоу спал сидя, в неловкой позе. Я пожалел, что нельзя немедленно поделиться с ним увиденным во сне.

Но вместо задушевной беседы и доверительности следующий день принес нам противоборство.

Бейстшоу утверждал, что суша близко, — он видел береговых птиц, водоросли и плавающие в воде ветки. Я ему не верил. К тому же и цвет воды переменился, убеждал он меня, — она стала желтее. Однако я этого не находил. Он давил на меня своей эрудицией — мол, он ученый, изучал морские карты, направление течений, производил расчеты и наблюдал все признаки близкой суши. Это именно так. Но я упорствовал в своем неверии, боясь преждевременно радоваться, чтобы не столь горьким было разочарование, в случае если он ошибается.

Но настоящая беда разразилась, когда в западной стороне горизонта я вдруг увидел корабль. Я стал кричать к прыгать, махая в воздухе рубашкой. В неистовом возбуждении я бросился за дымовой шашкой. Все сигнальное оборудование я содержал в порядке, то и дело перечитывая инструкции. И теперь, дрожа от волнения, потными руками неуклюже зажигал шашку.

Между тем Бейстшоу со всей присущей ему невозмутимостью спросил:

— Зачем вы собираетесь сигналить?

Черт! Парень, кажется, не хочет, чтобы его спасали! Он намерен упустить такой шанс!

Повернувшись к нему спиной, я пустил на воду шашку. В голубое небо начал подниматься черный дымок. Я продолжал неистово махать рубашкой. Я уже чувствовал, как меня обвивают руки Стеллы, как она утыкается лицом мне в плечо. И в то же время сердце мое полыхало черной злобой к этому полоумному Бейстшоу, сложа руки сидевшему на корме. Бездействие его было возмутительным!

Но корабль на горизонте исчез — видимо, воображение сыграло со мной злую шутку. Я был обескуражен и подавлен усталостью, которую впервые ощущал так остро. И когда надежда, поманив меня, исчезла, погрузив во мрак еще более кромешный, произошло то, чего я так боялся.

— Мне не хочется огорчать вас объяснением, что это всего лишь ваша галлюцинация, — сказал он мне, потному и обессилевшему.

— Ах ты, несчастный слепец! — вскричал я. — Ты же не мог разглядеть корабль, а он был, был на горизонте!

— Очки корректируют мое зрение до ста процентов, — возразил он, и педантизм этого ответа разъярил меня до последней степени.

— Ты, кретин четырехглазый, что ты все каркаешь, беду накликаешь! Думаешь, в твою башку компас вделан? Сам можешь сколько угодно верить, будто знаешь, куда нас несет, но мне-то баки не заколачивай! Я хочу, чтобы нас спасли, и буду ждать этого!

— Успокойтесь. Вовсе я не каркаю и никакие баки не заколачиваю. За несколько часов до нашей катастрофы я изучал карты, и знаю, что берег близко. Нас отнесло в восточном направлении — значит, мы должны очутиться у Канарских островов. Это испанская территория, где нас интернируют. Не дурите, неужели вам не обрыдла эта война? Лишь по чистой случайности вас не уничтожило взрывом, вы не стали пищей акулам. Я хочу, чтобы лодку пригнало к Канарам и нас интернировали. Тогда до конца войны я смогу оставаться там и продолжать свои исследования, чего дома мне не разрешат, дойди я хоть до Вашингтона. В Штатах у меня есть деньги — старик оставил мне почти сто тысяч, — и мы сможем потом переместиться туда. Я обучил бы вас. Вы паренек смышленый, хотя голова и набита нелепыми представлениями о вашем характере и предназначении. За год вы узнаете больше, чем доктора-биохимики. Взвесьте шанс, который сам плывет вам в руки. Проникнуть в тайны живой материи, постигнуть, как зарождается жизнь, — это же величайшая мечта человечества! Разгадать загадку сложнее загадки Сфинкса! Мир откроется вам во всей своей полноте!

Воодушевившись, он говорил и говорил, а я слушал его со страхом и непонятным трепетом — не благоговея перед этим мощным потоком интеллекта, а ощущая свою несвободу, порабощенность, в которой пребывал сколько себя помню.

— Уверяю вас, что это не только возможность достигнуть замечательных результатов, развив свой ум и способности, но и шанс послужить великому делу и в конечном счете даровать счастье всему человечеству! Эти эксперименты с клеточной тканью, Марч, дадут нам ключ к разгадке феномена скуки в более сложных организмах, что в старину обычно именовали грехом лености, праздности. Правильно именовали, поскольку это именно грех! Слепота души, равнодушие к жизни, невосприимчивость, зависимость от холеного, избалованного тела, нежелание и неумение различить божественную красоту мироздания, всего, что создано Господом и природой. Избавившись от этого бича скуки, Марч, каждый мужчина станет поэтом, а каждая женщина — святой. Мир наполнится любовью, ложь, несправедливость покинут его навсегда,

исчезнут рабство и жестокость, забудутся кровопролития. Человечество ужаснется своему прошлому, с горечью вспоминая кровь, одиночество и бесприютность, непонимание и злые страсти, убийства и принесение в жертву невинных. От страшных картин минувшего содрогнется душа и возникнет новое людское братство, появится единение. Тюрьмы и сумасшедшие дома станут музеями. Подобно пирамидам и руинам культуры майя они превратятся в памятники ошибкам, совершенным человечеством на пути своего развития. И тогда забрезжит заря новой, истинной свободы, порожденной не политикой и революциями, неспособными дать людям свободу, поскольку свободен лишь отринувший скуку. Вот цель моих экспериментов, Марч. И в этом смысле я Моисей, а ты Иосиф. И надо провести народ Израиля, а в данном случае все человечество, через пустыню в Землю обетованную. Я создам сыворотку, которой предназначено стать новым Иорданом. Вот потому-то и не хочу возвращаться в Штаты.

Я онемел словно околдованный. Он вещал голосом пророка. А между тем дымовая шашка все еще курилась дымом. И он поглядывал на нее с ненавистью, как на врага.

— Я не упущу возможности спастись. Не желаю, чтобы меня интернировали. Я новобрачный, у меня молодая жена. И даже не считая все это бредом, я все равно сказал бы «нет»!

— Так вы считаете это бредом?

Да, мне следовало быть поосторожнее в выражениях. Он попал в точку.

— Я направляю вас к вашей цели, — заявил он, — ради которой стоит рискнуть.