Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения

Позавчера ехал в автобусе. На задней площадке рядом со мной стояла привлекательная девушка. От нее исходил присущий только женщинам запах. Продвинулся по салону, но шнобель мой снова уловил подобный «аромат». Его обладательница — напомаженная блондинка… Из пяти чувств у меня сильнее других развито обоняние. Женщину с месячными за версту чую. Когда пахал на овощной базе, у нас было много представительниц прекрасного пола. Работа тяжелая, и женщины регулярно волынили. «У меня начались..» — говорили они бригадиру. Таких Артур переводил на легкий труд. Наглые его обманывали и подходили в месяц раза по два… Артур негодовал: «У этой месячные, у той — квартальные, скоро у всех годовые начнутся!» Бабы гоготали, подсылая к нему пожилых, у кого давно климакс… На удивление, одна из таких родила двойню, и обалдевшие насмешницы назвали малышей: Клим и Макс.

Мой чудо-нос пользовался на базе авторитетом. Я всегда определял, в каком углу начинало гнить…

Однажды бригадир подозвал меня. Он стоял с женщиной.

«Жора, — ухмылялся Артур, — она вот подходит за месяц третий раз, и все у нее месячные. Сможешь определить, врет или нет?»

Опустив нос и втянув воздух, я категорически произнес: «Врет!»

С той поры бригадир в подобных конфликтах призывал меня, и я ставил точку.

Перед моим увольнением Артур вписал всех женщин в записную книжку, и стал месячные в ней отмечать.

А в древние времена, читал в Библии, женщины при месячных очищениях даже из дому не выходили. Верховному Совету надо открыть дебаты о месячных: пусть любимые, ласточки, как в библейские времена, в нелетные дни сидят дома…

Скоро автобус битком набился, и вокруг меня стояли опрятно одетые люди. А я думал: «Все вы упакованы, выглядите чистыми, но многие из вас развратники!..»

Дама с пышной прической так ко мне прижалась, что моя кукурузина не выдержала — поднялась. Справа от меня стояла девушка лет двадцати в желтой футболке, а когда автобус тряхнуло, она хотела схватиться за спину сиденья, но промазала и схватилась за мою кукурузину. Так она некоторое время держалась, бесстыдно, нагло и с трепетом глядя в мои глаза.

Через несколько остановок взяла меня за руку и увлекла на выход.

— Уф, — выдохнула она, ступив на землю, — жарко.

— Жарко, — поддержал я.

— Пойдемте ко мне, у меня в холодильнике пиво есть.

Пошел с девушкой в ее квартиру и, когда оказался в ванной, остолбенел: на полу лежали бордовые, огромного размера, с оторванными ремешками следы-шлепки. Видно, у молодой и симпатичной брюнетки любовник — снежный человек с гор Памира, поймать которого ученые не в силах, но которого умудрилась выудить из ущелья очаровательная мисс Сюрприз.

Опупевший, стоял перед шлепками, не решаясь на них ступить, и конец моей кукурузины, павший духом, угрюмо свернулся в испуге и прижался к мошонке…

Переборов охладивший меня испуг, шагнул на шлепки, разделся и встал в ванну, пустив из крана журчащий поток теплой воды…

«Снежный человек, снежный человек, — мысленно заговорил с хозяином шлепок, — хоть и небывалой ты для мужчин высоты, но потягаюсь с тобой на выносливость: васильевскомосковские — не подведут! Да и не все у тебя, вероятно, в порядке, если притягательная мисс Сюрприз обалдела от моей кукурузины… Наверное, прячась от людей — и от женщин, о Господи! — в студеных отрогах Памира, ты простудил лохматое диво, и оно кашляет и сутулится, вползая в темницу пригласившей меня резвой газели…»

Мисс Сюрприз так искусно двигала своим телом, что мой вулкан часто попадал не в ту квартиру, и я иногда спрашивал мисс, где ОН? Сюрприз, целуя меня, любовно обманывала, целеустремленно ведя ЕГО по темным закоулкам продолжения женской души.

Впервые в туза ОН попал случайно — Оленькиной полупьяной подруге Ирине, и она грубовато, с неземным удовольствием запела: «Не-е в ту-у-ю-ю, не-е в ту-у-ю-ю, а ря-я-до-о-ом, во-о дру-у-гу-у-ю-ю». А мне было так блаженно-блаженно, и не вдыхая выпалил: «Нет, уж квартиру менять не буду!»

До третьих петухов пил с черноглазой пиво на старинной кровати, так и не осмелившись заикнуться о снежном человеке, а когда уходил, она подала мне клочок бумаги с номером ее телефона.

Жизнь моя — разврат. А как объяснить слово «разврат»? А-а-а, вот, наверное, как: разврат — это раз в рот, раз в зад. Точно! Боже, не хочу разврата, хочу любить и жить только с одной соседкой Ниночкой!

Меняются времена года, меняется у людей одежда, но не меняются женщины и не ослабевает потенция у меня.

Ох эти подруги Вики! За свою жизнь они тяжелее ложки и толще хера ничего в руках не держали и гордились этим, говоря: «Мы созданы для любви».

Как-то, возвращаясь домой от Татьяны, обратил внимание на мужчину в черном костюме: он шел за мной, держась невдалеке, и проводил до самого подъезда. Слежка? А может, нам с ним было просто по пути?

Неужели полностью исцелился от своей болезни, Господи, неужели?

Но — по порядку.

Месяца два назад раздался звонок. Я отворил двери. На площадке стоял высокий, здоровенный мужчина в сером костюме, с черным дипломатом.

— Можно? — спросил он, внимательно меня рассматривая.

— Заходите, — ответил я.

— Тебя Жора зовут?

— Жора.

— У тебя, Жора, есть брат?

Подумав, ответил:

— Был, но я его много-много лет не видел. Не знаю, живой ли.

— А как твоего брата зовут?

— Паша.

Мужчина улыбался.

— Жора, не узнаешь? Ведь твой брат — я!

— Подожди-подожди. — Я стал внимательно мужчину разглядывать.

Точно, он походил на отца. Такие же широкие брови, нос… И я вскричал…

— Паша!

Мы обнялись и заплакали. Брат достал из дипломата бутылку водки, колбасу и полбулки хлеба, а я засуетился возле маленького холодильника.

— Да ладно тебе, нам и этого хватит.

Мы сели на кухне и выпили по рюмке. Сегодня решил пить, Бог с ним, что потом будет болеть голова. Брат приехал!

— А ты слыхал про нашу Васильевку? — спросил Паша.

— Не-е-ет.

— Все, нет больше нашей Васильевки. Неперспективной оказалась…

Мы вспоминали деревню, родителей, райцентр и пили, пили горькую.

— Как поживаешь? — спросил брат.

И я ему все о себе рассказал, все — даже о женщинах.

— Да-а-а… А ты сейчас в своем уме?

— В своем.

— Ох, Жора-Жора, попадешь ты из-за этих женщин в переделку. Я из-за них два раза сидел. Мы в Васильевке жили, когда в первый раз попал в переплет. Классным руководителем у нас была Маргарита Федоровна, учитель русского языка и литературы. После института приехала. Закончили седьмой класс и пошли как-то на речку купаться. Ну, ясное дело, баловались там с девчатами. Когда накупались, все стали одеваться, а я сижу в воде — он у меня встал. Думаю: вылезу — мы все в семейных трусах, — а он будет торчать. Маргарита Федоровна говорит: «Паша, вылазь», а я ни гугу. Она поняла, конечно, и повела класс в деревню. Я оделся и догнал.

Осенью пошли в школу, и Маргарита Федоровна говорит: «Паша, будешь помогать мне оформлять стенгазету». Она хорошо рисовала. Я подумал: почему меня? После уроков пришел к ней домой.

Оформляем стенгазету день, второй. Она такая ласковая. Несколько раз как бы случайно задевала меня своей ядреной грудью. Я ноль внимания. И вдруг как бросится на шею и стала меня целовать. И в кровать. Я стесняюсь, покраснел…

Ну и понеслось у нас. Хоть и молодой, но здоровый — вырос на мясе и молоке… И стала она учить разным способам… А на уроках стесняюсь ей отвечать, краснею…

Однажды не закрылись и к нам ввалилась завуч Антонина Ивановна, старая дева. Она через стенку жила. Увидев, схватилась за голову и как заорет! И бегом к директору школы… Собрали педсовет, и нас исключили из комсомола. А Маргарита Федоровна говорит: «Прошу уволить меня с работы. Я уеду отсюда».

Пришел домой, топчусь на кухне, мать около печки крутится. «Паша, ты что в школе натворил, вон учительница идет». Маргарита Федоровна заходит и бросается мне на шею. Целует и говорит: «Паша, Паша, давай поженимся и уедем». Мать в слезы: «Да он же еще маленький…»

А когда в райцентре заканчивал десятый класс, закрутил с учительницей истории… А она оказалась девушка… Я уезжал учиться в институт, и как она плакала!..

А что в институте было! Кошмар! После диплома у меня с одним парнем вышел конфликт — его девушка прилипла ко мне, поженимся, говорит. А я всего несколько раз с ней был, и то сама на себя затащила. И вот этот парень решил выяснить со мной отношения. Полез драться. Я отделал его, а он подал заявление в милицию — дядька у него в управлении внутренних дел работал. Ну, и дали мне за хулиганство три года. А девка эта так за него замуж и не вышла.

Ох, и осерчал я на милицию крепко. Отца убил мент, меня на три года упекли тоже при помощи мента. В зоне сидел один из Васильевки, и когда стал освобождаться, попросил его передать нашему бывшему участковому Пахомычу, что откинусь — и его, суку, замочу первым делом. Грохнул бы или нет, не знаю.