Айрис Мердок - Школа добродетели

«Конечно, можно посмотреть на это с двух совершенно разных точек зрения, — подумал Эдвард. — С одной стороны, это путаница, вызванная несчастным стечением обстоятельств: мой нервный срыв, наркотики, телепатия, болезнь отца, неврастенические женщины-затворницы, неожиданные приезды, всевозможные случайности. Что-нибудь одно могло вдруг пойти по-другому, и остальное тоже изменилось бы. С другой стороны, это единое сложное явление, где все взаимосвязано. Оно похоже на темный шар, темный мир, словно мы живем внутри некоего произведения искусства и являемся частью одной пьесы. Не исключено, что самые важные события в жизни именно так и происходят, и на них можно смотреть с разных сторон. Конечно, мы в своем воображении переосмысляем их, мы не хотим думать, что они не имеют последствий или не имеют значения, что они произошли впустую. Мы предпочитаем считать, что это часть нашей судьбы и внутренней сущности. Может быть, такое переосмысление представляет собой некую магию вроде той, что повлияла на Стюарта. Оно опасно, но я не могу себе представить, как бы мы могли обойтись без него».

А Илона — что, черт возьми, происходит с ней в Париже? Эдвард перечитал ее открытку. Все ли с ней в порядке, а если нет, не его ли это вина? Он решил не волноваться. Илона скоро вернется, он встретит ее, новую и необычную, они будут без конца обсуждать свои приключения, а в будущем он позаботится о ней, как и положено старшему брату. И почему он решил, будто Сигарду конец, а он, Эдвард, стал тому причиной? Это просто мания величия. Сигард остался на своем месте, в доме по-прежнему живут люди, там его мать и сестра, и он как-нибудь еще съездит к ним. Он отправится туда с Илоной, и они все вместе устроят праздник. Эдвард пойдет на море, искупается. Они ему не враги, они получили волю, освободились, стали обычными женщинами. Мэй была несчастна, тонула в хаосе отчаяния, и он может ей понадобиться. Эдвард вспомнил ее слова: «Достаточно ли ты любишь меня?» Это был справедливый вопрос. Может быть, Эдвард понадобится и странной, непредсказуемой Беттине. Пройдет немного времени, он успокоится и съездит к ним.

Но Джесс умер, к нему больше нельзя приехать, сколько ни переосмысливай его, он больше не появится на этой открытой и случайной сцене. «Но все же, — подумал Эдвард, — Джесс трижды встал между мной и Брауни. Даже тогда, когда уже ушел из жизни. Что ж, Джесс был тайной, он относился к тем явлениям, что продолжаются бесконечно и в известном смысле принадлежат вечности. Я все-таки нашел отца, и он был волшебником. Волшебство — неужели это плохо? Стюарт, наверное, сказал бы, что плохо». Вокруг Джесса бушевал шторм, а в самом сердце этого урагана царило спокойствие. И перед взором Эдварда возникло видение: Джесс в центре шторма, уменьшенный до размера крохотной сияющей сферы, внутри которой находится ребенок. «Я его люблю, — подумал Эдвард, — он не сделал мне ничего плохого, только хорошее, и он живет во мне. Я был нужен ему, я несу ответственность за него, и я сохраню его как тайну, загадку. Я буду изучать эту тайну, она не напугает меня. Джесс невинен».

И вдруг перед мысленным взором Эдварда возникла его мать — Хлоя. Она стояла у тропинки, простирала к нему руки и кричала.

«Я поговорю о ней с Гарри, — сказал себе Эдвард, — и все разузнаю о ней. Я никогда не делал этого. Может быть, я отвечаю и за нее!»

А Брауни? Останется ли она вечным связующим звеном между ними, постепенно переплавляясь в нечто целомудренное и доброе? Смелое абстрактное заявление. Может быть, Брауни тоже станет одной из вечных вещей. Так или иначе, Эдвард не сомневался, что нынешняя неясная глубокая боль, связанная с Брауни, пройдет. Он научился различать страдания — у него их было так много. Это не болезнь всего существа, но чистая рана, и она затянется со временем.

— Значит, мы снова вместе, — сказал Гарри, вытаскивая пробку из бутылки шампанского, — против остального мира.

Они были в гостиной. Стюарт ножницами вскрыл картонную упаковку яблочного сока и осторожно переливал его в стеклянный кувшин.

— Но ведь на самом деле мы не против мира, да? — отозвался Стюарт.

— Я против. Эдвард, выпей, тебе это пойдет на пользу.

— Спасибо.

Эдвард выпил немного шампанского. Вкус был божественный.

— Я хотел сказать тебе кое-что, Эд, — начал Стюарт. — Я видел надпись на стене у Британского музея: «Джесс жив».

— Я тоже видел, — сказал Гарри. — И еще одну: «Джесс Бэлтрам — король».

— И что это значит? — спросил Эдвард.

— Это значит, что твой отец — секс-символ!

— Мне это показалось довольно трогательным, — ответил Стюарт. — Он кое-что значит для людей.

— Моя сестра сказала, что я очень похож на него и, если захочу, все девушки Лондона будут мои.

— Рад за тебя, Эдвард, — сказал Гарри. — Выпьем за тебя!

— Как называется это место, куда ты едешь? — спросил Эдвард у Стюарта.

— Учительский подготовительный колледж. Мне нужно получить диплом.

— Ты, наверное, будешь учить шестиклассников?

— Нет, маленьких детей.

— Десятилетних, одиннадцатилетних?

— Нет. Восьмилетних, шестилетних и четырехлетних.

— Ты с ума сошел! — воскликнул Гарри.

— Понимаешь, — сказал Стюарт, — нужно все делать правильно с самого начала…

— Ты про компьютеры? Я думал, ты их ненавидишь.

— Нет, я о мышлении и нравственности.

— Ты говоришь как иезуит. Хочешь запудрить им мозги, пока они маленькие.

— Ну хорошо, компьютеры. Но это дело чисто техническое. Можно преподавать язык и литературу. Рассказывать о том, как использовать слова, чтобы думать. Можно говорить о нравственных ценностях, можно учить медитации, тому, что раньше называлось молитвой, дать им представление о добре и научить их любить добро…

— Значит, Стюарт, ты выбрал власть. Я полагал, что хорошие люди не стремятся к власти. Ты одержим властью. Настоящий маньяк, как я и говорил!

— Вопрос в том, как это делать, — сказал Стюарт. — В этом-то и проблема… Мне нужно научиться. К тому же я хочу работать волонтером с людьми Урсулы.

— Звучит отлично, — заметил Эдвард, — но тебе этого никто не позволит.

— А я думаю, позволят, — не согласился Стюарт. — Конечно, сначала нужно набраться опыта, разработать систему, заинтересовать других людей. Я бы хотел иметь собственную школу.

— Приехали, — сказал Гарри, — Стюарт — босс! В мире образования ты недолго продержишься. Ты и начать-то не сможешь! Директора школы никогда из тебя не получится, все будут смеяться. Да ты просто мазохист…

— Что ж, пусть смеются. Может, я тоже посмеюсь. Это будет эксперимент, поиск. Мне кажется, основа образования…

— Ты всю жизнь проведешь в поиске, — продолжал Гарри. — Боюсь, ты из этих, «искателей». Я их не выношу, от них одни проблемы. Ты никогда не найдешь своего места, вечно будешь новичком… Эдвард, ты со мной согласен?

— Нет, — ответил Эдвард. — Я думаю, Стюарт больше похож на монумент — он просто есть, и это хорошо. Он двигатель, который не сдвинуть. Но если серьезно, то, по-моему, он может стать великим реформатором системы образования. А нам реформа очень нужна.

— Никто не может избежать заблуждений, — сказал Гарри, — никто не может избежать порчи. Чистая подвижническая жизнь — иллюзия, даже мысль об этом — вредная ложь. Только посмотри, сколько зла приносят священники. Они такие же нечистые, как мы, но договорились скрывать это. Идея добра — романтический опиум, в итоге она убивает. Стюарт опасен, он любит все упрощать, у него нет воображения, нет чувства драмы…

— Постой, — прервал его Эдвард, — это разные вещи…

— Ты сказал, что он — монумент, он статичен, как эти греческие философы, которые думали, что ничто не двигается, все едино…

— Может, у него нет бессознательного разума, — предположил Эдвард.

— Он имеется у всех, поэтому религия — это иллюзия.

— Но одного у него нет.

— Только не говори, что у него нет сексуальных желаний, — он мой сын, он это преодолеет!

Стюарт расхохотался. Они все расхохотались. Эдвард глядел на двух стоявших рядом высоких мужчин и видел, как они похожи. Стюарт повзрослел. Как ему это удалось, если он ведет жизнь затворника?

— Если ты когда-нибудь воплотишь в жизнь свою теорию образования и откроешь собственную школу, я вложу в нее деньги! — заявил Гарри. — Значит, ты сядешь за парту и будешь учиться? И чему ты будешь учиться? Что ты читал в последнее время?

— «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин.

Гарри и Эдвард рассмеялись.

— Понимаете, мне нужно написать работу по английской литературе…

— Ты впадаешь в детство. Ты просто ребенок ростом в шесть футов!

— Не могу оторваться, удивительно хорошая книга…

— Конечно хорошая, дурачок! А ты что читаешь, Эдвард?

— Я… Пруста.

Эдвард по возвращении пытался найти отрывок, так поразивший его в Сигарде, — об Альбертине, которая едет в дождь на велосипеде. Но ему это не удалось, и тогда он стал читать с самого начала. «Longtemps, je me suis couche de bonne heure»[72]. Сколько боли было на этих первых страницах! Сколько боли на каждой странице! Как же так получается, что вся книга в целом лучится чистой радостью? Эдвард был исполнен решимости понять это.