Там гораздо лучше - Беро Виолен

и этим разговорам за столом нет конца, болтают о тысяче максимально конкретных вещей, которые тебя лишь утомляют. Но ты догадываешься, что должен досидеть до финального слова, к тому же не хочешь разыгрывать брюзгу в первый же вечер, хотя ты до смерти устал, мечтаешь отдохнуть, оживленная атмосфера больше не может поддерживать тебя в строю, а самое главное, тебе невыносима мысль, что ты настолько же член общины, как и остальные, однако больше нет сил, чтобы притянуть внимание на себя и снова оказаться в свете софитов. Ведь пусть ты и профессор, ты не приспособлен к жизни в социуме, до сих пор тебе удавалось выстраивать свою жизнь вокруг этого недостатка, ты ни с кем особенно не дружил, общался по минимуму с женой, жил себе в одиночку, никто из студентов или коллег не знал тебя за пределами университета, и даже в его стенах ты старался держать дистанцию. Уму непостижимо, что ты, специалист по миру, основанному на связях и взаимопомощи, чувствуешь себя настолько неловко в этом новом быту и не можешь поддержать незначительную беседу с соседями по столу. Тогда ты притворяешься, будто слушаешь разговоры, но на самом деле мечтаешь о скорейшем наступлении ночи, о комнате и кровати, которую снова разделишь с женой, как и последние тридцать лет, правда, теперь это не ваша постель, не ваша спальня, к тому же никаких тебе книг и лампы, поджидающих на прикроватной тумбочке, а самое главное — прекрати уже себе врать — тебя приводит в ужас одна только мысль о том, чтобы остаться наедине с супругой. Потому что она кажется тебе иной: твоя жена сильно изменилась за проведенное здесь время, и перед этой незнакомкой ты лишаешься дара речи, как на первом свидании. И эта звонкая, словно пощечина. мысль приводит тебя к вопросу, самому очевидному, но явно упущенному. Ведь с чего вдруг ты повторяешь «моя жена», в то время как тут все общее? В своих трудах ты ясно настаивал на необходимости покончить с собственностью, освободиться от этого гибельного понятия, восстановить общее во всех областях, с чего вдруг здесь появится индивидуалистическая апроприация, коей является пара? Если воплощать твои базовые ценности, делиться по максимуму, не скапливать имущество, целиком уважать свободу ближнего, тогда у тебя нет никакого права говорить «моя жена». И тут вопрос даже не в мае тысяча девятьсот шестьдесят восьмого, когда все спали со всеми под предлогом сексуальной революции, правда не спрашивая у девушек разрешения, нет, та эпоха давно ушла, теперь только и разговоров что о согласии, о счастливом воссоединении, когда желания обоих партнеров удовлетворяются, и в теории ты согласен с этим видением, но в некоторых вопросах интимности тебе по- прежнему сложно проявить широту взглядов. Кажется, будто ты стоишь у края пропасти, о глубине которой не желаешь иметь ни малейшего представления, а сексуальность и вовсе относится к запретным темам, ты никогда ни с кем о ней не разговаривал, ты сам не знаешь почему, но что-то сдерживает тебя внутри, возможно, потому, что твои интимные отношения не отличаются ничем особенным, хвастать нечем, поэтому разумнее всего об этом не заикаться вовсе. И ты уже не помнишь, когда вы с женой в последний раз занимались любовью, в чем нет никакой трагедии, если найдутся другие способы проявить нежность, однако нет, интимной жизни в вашей паре попросту не существует, хотя вы не стремились к этому, кроме того, ты всегда слышал, что у мужчин эта потребность возникает чаще, чем у женщин, но твоя потребность свелась практически к нулю, поэтому ты предположил, что твоей жене нужно еще меньше, и ты научился сдерживать те редкие порывы, так себе предмет для гордости, но иногда случается, мастурбируешь — одно только это слово тебя уже вгоняет в краску, поэтому ты стараешься поскорее прогнать вульгарную картинку и вернуться к тезисам. Действительно, если добраться до основы твоей теории, разве не смешно и не опасно утверждать, будто один человек принадлежит другому? А сам брак, требующий верности и в горе, и в радости, разве это не знамение неизбежной катастрофы? Вот в памяти всплыла фотография из газеты, кажется, дело было в Иране: улыбающийся мужчина держит в одной руке саблю, а в другой — голову юной супруги, и ты прекрасно помнишь самодовольную улыбку этого человека, который только что убил собственную жену, улыбку того, кто уверен, что восстановил справедливость, и ты повторяешь себе, что этот образ — отличная иллюстрация положения, когда жена — собственность мужа. Тебе бы не хотелось, чтобы общество, построенное на твоих теориях, породило подобных мужчин с саблями. Вдруг на тебя нахлынуло, ты не в силах сдержаться, жаждешь высказаться, выразить, объяснить, тогда ты встаешь с места, требуешь слова, и твоя просьба, кажется, удивляет окружающих, к тому же на повестке совсем другая тема, обсуждение которой ты, наверное, перебил, не обратив на то внимания, но все вежливо повернулись в твою сторону. И в мгновение ока тебе полегчало, поскольку все снова слушают одного тебя, ты в самом центре, и тогда ты заявляешь, что с сегодняшнего дня перестаешь говорить «моя жена», поскольку никто никому не принадлежит и каждый свободен в своей интимной жизни. Пожалуй, ты впервые посмел произнести на публику словосочетание «интимная жизнь», и тебя передернуло. Однако ты продолжаешь, признаешься, что понимаешь, из уважения к вашему возрасту и паре, вам хотели создать особые условия, но, добавляешь ты, принимая во внимание установленные здесь порядки, ты не можешь смириться с тем, чтобы парам раздавали комнаты. Ты уточняешь: очень важно не угодить в ловушки прошлого мира, каждому должна отводиться отдельная комната, ты настаиваешь, нужно защищать интимную жизнь индивида, а не пары, и предлагаешь, чтобы с сегодняшнего вечера ваша комната перешла исключительно к твоей жене. И в глазах публики читается восхищение, они поражены твоей решимостью пожертвовать браком во имя идей; увидев их реакцию, ты практически забыл, что именно страх оказаться наедине с женой лег в основу этого внезапного заявления, и впервые ты невероятно гордишься собой: ты всем доказал, всех призвал в свидетели, что между твоей теорией и жизнью нет никаких разногласий.

5

итак, в эту первую ночь для тебя сделали исключение. Ты можешь спать в юрте, которая по определению является общим помещением; тебе это повторили несколько раз: она никогда не станет твоей комнатой, но в данный момент у общины нет вариантов, они не могут предложить что-то получше, а пока, чтобы следовать только что изложенному тобой принципу, тебе разрешено на несколько часов приватизировать это место. Ты даже не задумался толком помыться, просто пописал снаружи, глядя на луну, и испытал такое же облегчение, что и ранее, тоже на природе, после скотовоза, теперь же ты погружаешься в уютный кокон вдали от чужих глаз, растягиваешься на коврике и снова отдаешься долгожданному одиночеству. Почему ты так мало настаивал в своих трудах, что человеку нужно пространство? Ты думаешь о человеке, хотя тут можно упомянуть и животных. Ты вспоминаешь зави- русившиеся видео с многочисленными свиньями, пожирающими друг друга и топчущими собратьев, с ушами в крови, а также кур и цыплят — десятки тысяч агрессивных или, наоборот, совершенно пассивных существ, в то время как в других местах совсем иные, счастливые свиньи и куры живут, наслаждаются утренним солнцем, греют шкурки, часами спокойно копаются в земле, выискивают разные чудеса: червячков, коренья, свиньи и куры, которые радостно бегают, дремлют в тени дуба, а у их сородичей нет никаких причин откусывать друг другу конечности или выдергивать перья, потому что им хватает места и воздуха. Ведь в пригородных высотках все ровно то же самое, огромное количество народу уплотняется, лишается личного пространства, неудивительно, что молодежь сходит с ума: не имея должной площади, любой вид, человек или животное, ты в этом уверен, неизбежно ожесточается. А может, тебе нужно гораздо больше места, чтобы не задохнуться, и тогда ты вспоминаешь недавно прозвучавшие слова: ты свободен. Допустим, ты свободен, тогда что тебя держит здесь, в этой общине, кроме моральной ответственности перед теми, кто зачитывался твоими трудами? Если ты свободен и нуждаешься в большем пространстве, почему бы не уйти? Разве мыслимо бросить тех, кто тебя боготворит? И если ты оставишь общину, это что-то изменит для них?