Там гораздо лучше - Беро Виолен

а может, это всеобщее веселье. Ты никогда не писал, не размышлял и не строил теорию, что община может сплотиться вокруг одной эмоции. Ты наблюдаешь за ними со своего трона, и кажется, что в прошлой жизни никто столько не смеялся от души и так часто. Ты смотришь на беседующих людей, не вслушиваясь в их реплики, но видишь, как светятся их лица, и с удивлением обнаруживаешь, что иногда сам готов поддаться царящему настроению, временами не в силах сдержать улыбку в ответ на их хохот, ведь что восхитительно в радости: она ужасно заразительна, и ты вспоминаешь, как твой спутник смеялся без причины и иногда мог увлечь тебя за собой в этот звонкий смех, способный превратить в шутку любую жалобу, и, похоже, здесь все твердят лишь об одном: даже если ситуация кажется патовой, главное не падать духом. Ты замечаешь самых юных, родившихся с новым тысячелетием: тех, кого никто не слушал, когда они призывали принять меры по решению климатических проблем; тех, кто предупреждал, что вскоре по миру, вплоть до Европы, прокатится новая волна войн, что ресурсов не хватит на всех, что миграция усилится; тех, кто относился к поколению, принесенному в жертву; тех, чье будущее рисовалось настолько мрачным, что лучшим выходом был суицид; тех, кто втягивался в нездоровые игры, в которых главной целью служил выброс адреналина даже ценой жизни — ведь их жизни стоили так мало, когда из морей вылавливали изуродованные тела беженцев того же возраста, что и эта молодежь, будущее их пугало, тревожило, в то время как старики плевали на все вокруг с высокой колокольни. Юноши и девушки приходили на твои занятия, внимали твоим речам, широко раскрыв глаза, словно ты единственный указывал им путь и продирался сквозь непроглядный мрак, застилавший мир. Ведь пока ты рассказывал им, как покончить с загнивающим обществом, правители того же самого общества ставили лишь на рост, науку и технологии. С такими преимуществами, говорили они, мы сможем преодолеть худшее, а сопутствующие потери вроде климатических катастроф, голода и пары эпидемий лишь играли им на руку для устрашения. И конечно, никто из глав государств открыто в этом не признавался, но им это нравилось, они знали, что сохранить покорность общества можно лишь за счет нагнетаемого ужаса. И ты помнишь, какая паника охватила всех вокруг, когда появился новый вирус — очень удачное средство для внушения страха. Вот только власти не предвидели, что однажды молодежь сбросит с себя оковы трепета. Ты это понял, ребята толпой приходили к тебе в амфитеатр, и ты уже тогда почувствовал, что парализовавший их родителей ужас производит на новое поколение обратный эффект. И те, кто сидит сегодня с тобой за одним столом, как и те, кто ждал тебя за поворотом, — ты осознаешь, что здесь их жизнь наконец-то обрела смысл, конечно, война еще не выиграна, но к чему печалиться, когда каждая победа над обществом из их детства, пораженным гангреной, — это шаг назад от практически неизбежной катастрофы. Ты смотришь, как они смеются, все те, кто родился в гниющем окружении, где разговаривали лишь о безработице, инфляции и потреблении, все те, кто с самых юных лет слышал от родителей лишь опасения потерять работу, зарабатывать меньше, не суметь выплатить кредит, от родителей, переставших любить друг друга, погружающихся с головой в стресс, напряжение и спешку, от родителей, которые из кожи вон лезли, чтобы дотянуть до конца месяца, позволить себе семейный отпуск всего на пару недель, а затем снова вернуться на работу, в гонку, в давление, от родителей, у которых никогда не хватало времени на счастье. Ты понимаешь, почему их дети сказали хватит и решили смести страх со своего пути.

и только в этот момент ты замечаешь ее. Ведь да, тут, посреди столпотворения, присутствует старушка, правда, сидит она отдельно от остальных, кстати, почему ей не присвоили место за столом, с чего вдруг она в стороне, а может, у нее нет аппетита и она не хочет ничего есть сегодня вечером. Устроилась себе в кресле особняком, ты даже не сразу определил ее возраст, ведь она одета, как и все, кажется, будто перед сном они складывают всю одежду в одну большую стопку, а утром вытаскивают наугад пару штанов или рубашку. Ты заметил старушку потому, что краснощекая девочка с криком запрыгнула ей на колени, прижалась к ней, а старушка сначала поцеловала ее в волосы, а затем принялась гладить по лицу, и ребенок уснул, засунув большой палец в рот. Может, они не связаны родственными узами, может, единственное, что их объединяет, — это огромный дом, где они сосуществуют, и ты тут же вспоминаешь о матери — ей бы здесь понравилось, такой образ жизни разом снял бы все вопросы о доме престарелых, кстати, именно так и описано в твоем труде: старики снова встраиваются в социальную канву, то есть твоей матери можно вполне поручить ответственность за колокол, а также заботу о маленьких детях вместо того, чтобы она сидела на диване у телевизора с котом на коленях. Ты обещаешь себе: надо будет им рассказать о матери, они смогут привезти ее сюда, конечно, она начнет ворчать, не захочет оставлять ни квартиру, ни пожитки, задача не из легких, а девочка теперь глубоко уснула, и тебе кажется, что приласкавшая ее старушка тоже задремала, царящее вокруг оживление ничуть не беспокоит ее, может, эта сцена разыгрывается каждый вечер, может, после ужина старушка сама садится в кресло и ждет, когда придет ребенок, а общий шум служит им колыбельной, позже родители заберут уснувшую девочку и уложат в кроватку, после чего разбудят старушку и сопроводят ее до спальни. И ты вспоминаешь, как говорил студентам: главное в обществе — найти место каждому согласно его способностям и ограничениям, и для всех сыщется подходящая роль, в любом возрасте, и разве теперь ты не получил подтверждение собственным тезисам: старушка и девочка обнимаются, погрузившись в счастливые сновидения.

либо все случилось совершенно по-другому. Ведь если ты попал в плен, значит, произошло что-то невообразимое, государственный переворот, гражданская война, что угодно, а может, и не было ничего. Предположим, что тебя и тысячу других из ангара чудовищным образом взяли в заложники, и ты понятия не имеешь, какой ценой вас освободили, но теперь все встает на места. Получается, страна по-прежнему сохраняет привычный строй, устоявшийся до твоего заточения, а молодые люди, поджидающие вас за поворотом, никакие не представители нового общества, а просто твои студенты с несколькими друзьями, которые пришли отпраздновать твое избавление, сама эта община, принявшая тебя, существует уже долгие годы, как и другие в этих краях, и, выходит, не было никакой революции, между твоими трудами и этим домом нет никакой связи, а тебе нужно завязывать с раздражающей привычкой мнить себя центром вселенной. В общем и целом, все хорошо, ничего не изменилось в твоей прекрасной стране, вскоре ты вернешься домой к своим книгам и портфелю, к исследованиям, позвонишь матери, успокоишь ее, а между делом заговоришь о возможности пожить в подобной общине, и она ответит, что кот никогда не привыкнет к подобному, начнет чудить, ведь сама мысль о том, чтобы делить хозяйку с другими, тревожит его, и ты поймешь, что это семейное: противиться переменам у вас в крови.

но вот снова звонит колокол, и ты не понимаешь, с чего вдруг, ведь вы почти покончили с ужином. Некоторые встают с места, чтобы убрать посуду, другие попивают травяной чай в скромной компании, разговоры звучат менее пылко, а сам ты только и ждал сигнала, чтобы покинуть это собрание. Однако с очередным ударом колокола все садятся за стол, кто-то подвозит доску на колесиках с именами — среди них есть и твое — и списком дел; увидев план на неделю, ты узнал, что сегодня воскресенье. Первая временна́я зацепка за все это время на удивление не вызывает у тебя живого интереса. Ведь да, сегодня воскресенье, но разве эта информация что-то меняет? Кстати, она тут же вылетает из твоей головы, поскольку вокруг все суетятся и обсуждают организацию на следующей неделе, кажется, это довольно важно, некоторые ячейки в таблице заполняются галочками, а ты молчишь, ты не знаешь, какой именно у тебя здесь статус, конечно, тебе предоставили лучший стул, место в самом центре стола, но твое имя фигурирует в списке наравне с другими, и ты догадываешься, что вскоре прозвучит приговор, вот, ты даже не пытаешься возразить, хотя мог бы выступить со своим мнением, а не терпеть, словно воды в рот набрал, как обычно, — завтра ты помогаешь на кухне.