Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

в тамбуре — сутуловатый, с остановившимся взглядом, — человек, которому нет дела до суеты людской. Здоровый, цветущего вида детина задел его чемоданом. А Игорь, словно не видя этого, осторожно, бочком-бочком, протиснулся сквозь двери и стал спускаться вниз по металлическим ступенькам, словно считал их.

Марта писала, что непременно встретит его, и Кудинов телеграфировал при выезде — так что он знал, что Марта тут, в толпе встречающих. Однако он не поднял головы, чтобы отыскать ее взглядом. Даже когда Марта окликнула его: «Кудиныч!» — и, подавляя в себе настороженность, бросилась к нему, он не остановился, не поставил на перрон чемодан, чтобы, освободив руки, обнять ее, а продолжал идти, пока не выбрался из сутолоки. Тут Игорь остановился, глянул на Марту, и у него вырвался вздох облегчения:

— Ух, какая духотища в вагоне!

Они взяли такси, и в машине Кудинов отошел немного, оттаял, и, когда Марта поласкалась, он привлек ее к себе, но не поцеловал. Марта невольно скосила глаза на его ладонь, которая лежала у нее на плече, и эта ладонь показалась ей лишенной крови и тепла.

— Куда мы поедем? — спросил Кудинов тоном очень усталого человека. — Мне так хочется помыться, лечь на тахту и вытянуть ноги. В купе ехала женщина с грудным ребенком. Ребенок капризничал и плакал. Я не спал всю ночь.

— Поедем на Арбат, — сказала она.

— Там, небось, все покрылось паутиной.

— Посмотрим… — Марта улыбнулась, предвкушая восторг, который вызовет у Игоря вид обновленной комнаты.

Однако, когда Марта, как хозяйка, уверенно открыла дверь квартиры, Игорь сразу же догадался, что она бывала тут без него. Под взглядами соседей они прошли в комнату. Марта предупредительно пропустила его вперед.

Кудинов вошел, остановился у двери и долго стоял, не в силах сдвинуться с места. Он не пришел в восторг, как того ожидала Марта. Он был обескуражен. Он не узнавал своей комнаты, — комнаты, где он родился, вырос; из которой уходил на фронт отец, комнаты, где совсем недавно умерла мать. Не было отцовской железной кровати с поржавевшими балясинами, одна из которых снималась; бывало, в детские годы, когда родители уходили на работу, к нему из школы заходил Леша Тобольцев, они снимали эту балясину и катали ее по полу вместо мяча.

Топка печки — высокой, облицованной изразцами, в которой Игорь устраивал всевозможные эксперименты со спичками и кинопленкой, — закрыта ситцевой занавеской. Ничего не было из того, что любил Игорь, поэтому комната казалась чужой, меньшей, чем он помнил ее, — из-за этой тахты, что ли, занявшей все свободное место от окна, возле которого стояло старенькое фортепьяно, до стола.

Наконец Игорь очнулся. Он несмело подошел к этой самой тахте и приподнял край покрывала.

— Ну как — нравится? — Марта пристально наблюдала за ним.

Кудинову хотелось крикнуть: «Дура, что ты сделала?!» Но сил на то, чтобы крикнуть, у него не было, да он и понимал, что криком уже ничего не поправишь.

И он чуть слышно выдавил:

— Здорово! Молодчина! — И, поскольку Марта стояла рядом, ожидая от него не только одобрения, но и каких-то действий, Игорь, изображая восторг, обнял и поцеловал ее.

Было еще не поздно, и, пока Кудинов брился и принимал ванну, Марта сбегала в магазин, купила водки, закуски всякой: ведь они будут жить теперь в их комнате как муж и жена, по-семейному.

Игорь вышел из ванной посвежевший, почти прежний Кудиныч.

Марта хлопотала возле стола, нарезая кружочками помидоры, рассказывала:

— В рыбном отделе была хорошая селедка — исландская. Но я подумала, что с селедкой долго возиться — чисть ее. Одна морока! Я взяла две банки килек: одну съедим сейчас, а вторую оставим на завтра.

Игорь осмотрел стол: хлеб, бутылка водки, банка килек, сыр, помидоры, — осмотрел и подумал: теперь бы отварной картошки или того лучше — пюре картофельного с хорошим подсолнечным маслом да стакан крепкого чаю. Нет, даже пюре не хотелось — хотелось только чаю, крепкого, душистого.

Однако, превозмогая себя, он сел за стол.

Марта буднично и излишне торопливо наполнила рюмки водкой.

— С приездом! — Она чокнулась с Игорем и пригубила рюмку.

— Мне нельзя… — упавшим голосом сказал он. — Врачи категорически запретили. Ничего острого, холодного, соленого. Будет осложнение.

Марта отпила глоток и с разочарованием поставила рюмку.

— Я думаю, что сегодня-то можно. В честь возвращения.

— Ну, разве за возвращение. — Игорь выпил рюмку и стал закусывать.

Он очистил кильку, съел и, почувствовав аппетит, начал есть все подряд: и помидоры, и сыр, и черный хлеб, по которому соскучился, сидя на диете. Все шло так хорошо — Игорь разрумянился, повеселел, думал: как прекрасно дома! Неожиданно он икнул. Настолько неожиданно, что едва успел прикрыть рот ладонью. Игорь уже знал, что это такое. Он положил вилку и затаился, прислушиваясь.

Теперь он все время прислушивался к себе, стараясь определить, что у него свершалось там, внутри. Прислушивался всегда — и, как сейчас, во время еды, и вечером, засыпая, и ночью. Все время думал: какое лекарство он пропустил, не принимал сегодня, от какой еды ему стало хуже. Он и на этот раз, отложив вилку, весь затаился, застыл; глаза его тревожно смотрели на Марту.

Марта улыбалась его пустяковой икоте. Но, по мере того, как в глазах Игоря росла тревога, улыбка гасла у нее; наконец она поняла, что жестоко смеяться над страхом, даже если он ложен; и тогда она налила стакан боржоми и подала ему:

— Выпей, и все пройдет.

Игорь молча взял стакан, но выпить не спешил. Он встал из-за стола, подошел к простенку, где висел шкафчик натурального орехового дерева, с черным орнаментом на створках дверей. Мать хранила в нем всякие лекарства. Игорь рос болезненным ребенком, и в этом шкафчике всегда было полно пожелтевших рецептов разных знаменитых и незнаменитых врачей, лечивших мальчика. В последние годы мать хранила в нем снотворное и всякие сердечные средства, и Кудинов хотел посмотреть, нет ли в шкафчике соды: в таких случаях сода помогает.

Однако хотя шкафчик и был на месте, но когда Игорь открыл его, то увидел, что внутри он был выскоблен, вычищен; на салфетке из вьетнамской цветной соломки одиноко стоял маленький серый гномик с большими глазами и длинными-предлинными волосами.

Гном — хранитель семейного очага.

Это, разумеется, тоже был Мартин сюрприз для него.

24

…Если у Кудинова не хватило теперь полотен, чтобы занять экспозицией и маленький зал при входе налево, то в этом повинна лишь одна она, Марта. Она отняла у него слишком много сил и времени. В то самое время, когда после первого успеха надо было писать, дерзать, искать новые