Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

если и решат они, то не скоро, и затянувшееся девичество дочери пугало и огорчало. Не любил Поликарп директора и за то, что он невнимателен к нему, как к работнику, не знает о его мечте и обиде. Гость поблагодарил Наталью за предложение садиться и, одернув френч, сел.

Глаза у Селиванова черные, усталые, лицо выбрито чисто, усы подкорочены. Сединка на висках подстрижена, отчего умное лицо его помолодело, стало красивым.

По тому, как он медленно садился на стул, как задумчиво смотрел перед собой, было видно, что Наталья встретила его холодно.

— Чаю хочешь? — равнодушно произнесла она, подвигая к нему масло и печенье.

— Спасибо. Не хочу, — улыбнулся Селиванов и немного помолчал.

— Знаешь… — оживленно сказал он, — а я был в новом забое. Мне сказали, что приходила ты. Ну, вот…

Наталья вспыхнула и, чтоб скрыть смущение, налила ему стакан чая.

— Узнал, что ты приехала, и по старой привычке постучал в окно, — глухо проговорил Селиванов и стал отпивать чай маленькими глотками.

— По дороге зашел?

— Какая ты сегодня сердитая. По дороге я мог и вчера зайти. Я говорю: узнал, что ты приехала, и прямо к тебе.

Наталья вздохнула.

— Пей, пей чай. Вот… сахар.

Селиванов погрустнел.

— Завтра партсобрание, — сообщил он, — ты готовишься?

— Да-да. Я готовлюсь.

…«Опять мороку тянут! Хоть бы поцеловались, что ли. Полмесяца не видались», — посочувствовал Селиванову Поликарп и услышал:

— Наташа, я так тосковал по тебе…

— Не надо, Иван… — прошептала Наталья и повеселела.

Селиванов поднял глаза и стал слушать, как она рассказывала о своей поездке по району, о трудных больных, о случае в дороге, когда нарты перевернулись на повороте и она завязла в снегу…

Потом он склонил голову и грустно посмотрел на нее.

— Наташа, почему ты не даешь ответа?.. Я все время один и один…

Наталья покраснела, взглянула на него исподлобья.

— Я не могу… Зачем торопиться? Я еще так мало тебя знаю.

— Вот он я — весь на виду.

Они замолчали. И Поликарп понял, что Наталья любит Селиванова и ей тяжело потерять или обидеть его.

«Вот ведь любят друг друга, а как маленькие дети. Селиванов-то… хы! Мужик! — неодобрительно заключил Поликарп. — Поставь вопрос ребром перед ней! Так-то, мол, и так-то! Выбирай!»

Белову стало жаль Селиванова. Ему захотелось войти сейчас в их комнату и поговорить о том, что нельзя так долго мучить друг друга, что уж если решили пожениться, коль любовь пришла, так нужно и доводить эту линию до конца, без намеков и вздохов… Захотелось ему заодно и узнать у Селиванова о возобновлении работ по электрификации, о том, имеют ли в виду при этом и его, Поликарпа Белова.

Но он не решился: не хотел мешать им и их тяжелой беседе.

«Пусть какая ни на есть, а все-таки беседа сердца сближает!»

Поликарп пожалел, что прослушал, чем закончился разговор, Наталья ласково сказала:

— Пойдем. Я провожу тебя… Уже поздно.

А Селиванову, видно, уходить не хотелось, видно, Наталья огорчила его чем-то.

— Пойдем пройдемся, — грустно сказал он ей в ответ. — Снег сегодня такой чистый и колючий… Наверно, последний… Оттаивает земля, — и уже с порога спросил:

— А где Поликарп Иванович?

— Спит он уже, — ответила Наталья.

«Ну, да! Сплю я, сплю! Как же. Эх, вы… молодежь!» — усмехнулся Поликарп и представил, как идут сейчас по рудничному поселку Селиванов и Наталья, оба молодые, ершистые, со своей «морокой» на душе. Представил и вздохнул, вспомнив, что у него со своей старухой все было проще и яснее, чем у них.

II

Они молча шли по свежему пушистому снегу. Думали каждый о своем. Селиванов сбоку посматривал на Наталью, которая, опустив голову, спрятала подбородок в поднятый воротник пальто, видел ее грустные глаза.

Молчит. Сердится.

Взял ее под руку, почувствовал, как вздрогнула, прижала локоть, пошла быстрее. «Нет, не сердится». Селиванову захотелось зайти с ней к себе, в тепло. Представилось, как Наталья будет помогать ему кипятить чай, как ответит на ее смех и встретится с ее лучистыми серыми глазами. Она станет простой, веселой и родной, как жена.

Селиванов жил в одной из комнат рудоуправления на первом этаже.

У подъезда Наталья протянула ему руку.

— До свидания, Иван Петрович.

Это было сказано шепотом, нежно. Он задержал ее руку своими теплыми ладонями, виновато и робко попросил:

— Зайдем ко мне. Посидим.

…За окнами падает желтый от электрического света снежок, слышится гудок электровоза и чей-то звонкий голос: «Правее, правее, кикимора!»

Селиванов задернул шторы. Стало уютно. Погладил круглый лоб ладонью, одернул френч и, пряча улыбку в усы, взглянул на Наталью.

Она не сняла пальто, а только расстегнула: виден белый свитер, оттеняющий ее румяные щеки и делающий лицо круглым. А глаза у нее сейчас не серые и лучистые, как он думал, а сине-темные, усталые. Она стоит, теребит пальцами шерстяные маленькие рукавички.

Ему захотелось подойти, взять ее руки в свои и прижаться щекой к щеке. Вспомнил, как однажды провожал ее до дома. Шутили. Лица были близко. Рука в руке. Видел ее большие темные глаза, слышал дыхание. Наташа чего-то ждала. Поцеловал. Сказала: «Иван, я пойду».

Теперь прищурившись, оглядывает комнату, серьезная и строгая.

— Садись, Наташа! — произнес Селиванов, ожидая. Наталья улыбнулась, кивнула, и он почувствовал, что сейчас они будут говорить легко и свободно, без сдержанности и недомолвок, как в те немногие разы, когда Наталья была радостной и искренней.

— Прости, я волнуюсь, — сказала она глухо. — Думаю о завтрашнем дне, о приеме в партию.

— Понимаю. Это хорошее волнение.

— Ты вот не волнуешься за меня.

— За тебя я всегда волнуюсь, — твердо проговорил Селиванов и заметил, как благодарно и тепло взглянула она на него. Он подумал, что сейчас она стала мягкой и сердечной. Вот он и слышит ее дыхание, вот можно сейчас подойти, взять ее руку.

— Ты честный человек, хороший работник. В партию тебя принимать будут твои же товарищи…

— Не умеешь ты подбодрять, — пошутила Наталья.

— Не умею, — сознался Селиванов и, засмеявшись, отвернулся.

Наталья подошла к нему сзади и положила свои мягкие и теплые руки ему на плечи, заметила портрет женщины на столе. Смотрела долго, молча, приостановив дыхание. Селиванов смотрел тоже.

Женщина на портрете, как показалось Наталье, вздохнула. Ее черные миндалевидные глаза глядели задумчиво и осуждающе.

— Кто это? — тихо спросила Наталья, стараясь казаться равнодушной; в ее груди будто остановилось сердце. «Значит, у него есть… другая женщина, которую он любит! Почему же он не говорил об этом? Бережет портрет. Скрывает. Значит, это серьезно. Значит, все это время он лгал мне!»

Селиванов