Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

и его жена. Они только шли завтракать. Кудинов поздоровался с ними. Шахтер был симпатичный; Игорь пробовал даже писать его портрет, но никак не мог подыскать подходящего фона, чтобы ясно было, что это шахтер. Кудинов отложил на время картон, намереваясь съездить на шахту и написать застольника там, на месте.

— Вы уже позавтракали, Игорь Николаевич? — спросила его жена шахтера — женщина тихая и бесцветная.

— Уже!..

— Ах, какое утро!

— Да, утро чудесное, — отвечал Кудинов.

— А у вас, никак, плохое настроение?

— Нет, ничего! Идите, идите! — вдруг сорвалось у него. — Там у нас, за столом, новенькая.

— Новенькая?! Ну и хорошо! — весело сказал шахтер, направляясь в столовую.

Игорь следил за своим здоровьем — курил очень мало, но сейчас он отчего-то дымил вовсю; и лишь искурив до конца вторую сигарету, почувствовал, что мало-помалу к нему приходит успокоение. Он стоял на террасе и смотрел в сторону Ладыжина. С высоты далеко-далеко виднелась излучина Оки. Слева от Алексина река текла спокойно-величавая, но чуть повыше Велегова на ее пути вставал остров. Издали он казался утюгом, брошенным на серый домотканый рушник, — именно такой виделась издали река. Остров порос хмелем и ракитником, оголенные кусты топорщились, ершились; Ока, раздваиваемая островом на два рукава, бурлила, пенилась, перекатываясь через каменистые пороги. За островом — снова разбег, и снова — берег. Опираясь о лесистую гриву у самого Велегова, Ока круто поворачивала и, разливаясь широким, лещевым плесом, спокойно текла к Улаю, к Тарусе.

И был тут такой простор! Виделось так далеко, что всякий раз, когда Игорь смотрел на эту красоту, у него захватывало дух.

Все-таки эти старые помещики знали, где, на каком месте строить! — подумал Кудинов. Хотя, кажется, владелец этого поместья не был барином. Он был известным русским ученым-географом. Он много бродил по свету, исходил весь Восток, подымался на хребты Тянь-Шаня. Описание его походов и сейчас представляет интерес. Но, видимо, географ не нашел на земле места лучшего, красивее этого. Еще в конце прошлого столетья он откупил у тульского земства клочок леса на берегу Оки; построил дом, где и провел остатки своих дней. А прожил он долгую жизнь. В первые же годы жизни на Оке он высадил вдоль косогора, спускавшегося к реке, тысячу сосновых саженцев: у старой русской интеллигенции была традиция — украшать землю. Чуть ниже по течению, в Бехове, такую же рощу насадил и Поленов, — и теперь и тут и там высится над рекой корабельный лес.

После смерти академика-географа в его поместье обосновался небольшой дом отдыха для шахтеров. По мере того, как расширялся Подмосковный угольный бассейн, расширялся и дом отдыха. Старый барский дом затерялся теперь среди высоких кирпичных корпусов с большими окнами, столовой. Поближе к Оке, на косогоре, террасами спускавшемся вниз, стали рядами коттеджи, где летом, в теплую погоду, живут шахтеры, приезжающие на отдых с детьми, семьями.

Летом этот уголок земли, облюбованный ученым, уж нельзя было назвать ни уютным, ни тихим. Но осенью коттеджи были заколочены, отдыхающих мало, — и Кудинов любил жить тут и работать.

8

В коттеджах по ночам было холодно. Но Игорь уговорил директора, чтобы его поместили в одном из этих бревенчатых просторных домов, пустовавших с середины августа. Он художник, — и ему для работы нужно помещение, пусть даже не отапливаемое. А директору — что? Так Игорю предоставили отдельный коттедж, с террасой и двумя большими комнатами. Он взял у сестры-хозяйки электрический отопитель, еще одно одеяло на случай холода, — и жил себе монахом, отшельником. О такой жизни мечтает всякий художник.

Лучших условий не создали бы даже и в Доме творчества. Так думал теперь Кудинов, спускаясь вниз, к своему коттеджу. К домику вела дорожка, посыпанная гравием. С горы, из лесных расщелин, вниз, к реке, бежали из родников ручьи. Через эти ручейки понаделаны были мостки с перильцами из березовых кругляков, и все эти кругляки, отшлифованные руками до блеска, исписаны были именами. Надписи должны были увековечить тех, кто целовался на этих мостках в разные годы.

Игорь заранее, с вечера, готовил все, что ему необходимо было для работы: краски, флакон разбавителя, три-четыре картонки. Все это уложено было в этюдник. Этюдник лежал на столе, придвинутом к самому окну террасы.

Игорь взял этюдник; потом, подумав, решил, что утро серое, возможен дождь — набросил на себя куртку. Он одевался очень тепло — боялся подхватить радикулит.

Вышел он с хорошим, рабочим настроением. Спускаться под гору — не то, что топать вверх, к столовой: через десять минут он был уже на берегу, возле бревенчатого домика бакенщика. Этот домик, с высокой дощатой крышей, как и стоявший неподалеку дебаркадер с башенками и вывеской «Велегож», он писал много раз. Дом бакенщика стоял на берегу, за ним щеткой топорщился сосновый бор. Летом изба была очень живописна — с зеленым палисадом, с красными и белыми бакенами, разбросанными вдоль зеленого косогора, спускавшегося к воде. Но этот приют бакенщика надо писать в июне, при вечернем освещении, когда горят окна избы, отражающие закат, бронзовеют бока сосен. Но сейчас, осенью, и сам дом бакенщика, и сосны за ним, террасами поднимавшиеся все выше и выше, — все казалось серым, одноцветным.

«Сегодня, пожалуй, лучше писать реку», — решил он. И, решив так, Игорь обогнул огород бакенщика и по узенькой тропке, пересекающей старицу, пошел в луга.

Чернели на дорожках лужицы. Широкие листья дуба и клена, собрав утреннюю влагу, устроили шумную капель. В лугах лежал туман. Дорожка была скользкая, кусты ивняка поникли от сырости, и, пока он пробирался тропкой, пересекавшей неглубокое русло высохшей старицы, все на нем намокло: и сапоги, и этюдник, и полы куртки.

Но зато на лугу в этот ранний час было хорошо.

Берег, которым Игорь шел, был плоский, поросший густой зеленой отавой. Каждая травинка на лугу, каждый побег ракитника с поредевшей листвой — светились от капель осевшего тумана. Ока была серой, одноцветной; и лишь черный остров горбатился, выступая из тумана. Вдали, окаймляя горизонт, виднелся лес. По всему правому берегу реки, где он шел, тускло желтели березы. Зато на крутоярье — с той, противоположной, стороны — чернели хвойные боры. Лес застилал весь горизонт, и трудно было понять, откуда же этот широкий водный простор, каким казалась Ока.

В эту серую, тихую водную гладь смотрелось такое же серое, одноцветное небо.

Обычно Игорь подолгу топтался на облюбованном месте, отыскивая лучший обзор для будущего этюда. Щурил глаза, приглядываясь к далям, стараясь угадать, как будет меняться освещение желтых песчаных берегов, хвойных или березовых рощ на горизонте.

Теперь же Игорь решил сразу: сегодня он будет