Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

недоуменный взгляд, балерина молодо засмеялась. — Откуда я знаю Тосю? Так вроде бы ее зовут? Не буду мучить вас загадками, хотя есть соблазн. Но сейчас не до этой роскоши. Короче: помните, вы спросили: не появлялся ли кто, пока вы работали… запоем? Я сказала о женщине, которая искала какого-то Иванова. Это и была ваша Тося. На самом деле ей нужны были вы. Когда я ее увидела, она уже стояла вон там. — Балерина указала на яблони, росшие посреди участка. — «Я, говорит, ищу Иванова». А сама на ваши окна зырк-зырк! «Вы бы фамилию придумали другую, — говорю. — Что-нибудь пооригинальней. Ну, скажем: «Не здесь ли случайно живет Петин?» Она молодец, не обиделась. «Я, говорит, такой вас и представляла». Уу, негодник, что вы обо мне наговорили?

Если б я помнил!

— Так и быть. Я тоже не в обиде… Словом, мы поболтали всласть! — закончила балерина. — Так что, пишите свои рассказы, романы, а в жизни все равно выйдет по-моему.

— Да. Пятерых вы споили, добились своего. Хотя не пойму: ради чего? Пьяница — тип малоприятный, даже если он и добрый малый. Или у вас слабость к алкоголикам?

— У вас злой язык. — Она якобы благодушно погрозила пальцем. — А сначала, признаюсь, я не поверила… Ну будто вы писали сатиру… Пьяный муж, конечно, доставляет много хлопот. Но что-то мы всегда приносим в жертву. Я — женщина, и, как все женщины, слаба. А мой отец, скромный капельдинер, которого мог обидеть всякий кому не лень… Мой маленький тщедушненький папочка любил говорить: «Если ты слабей, бей первым. Разбираться, кто прав, виноват, будешь потом». Говорил он это не мне, девчонке, учил мужчин, таких же бедолаг, как сам. Но я запомнила его урок… Была прилежной ученицей. И в юности, говорят, подавала некоторые надежды, танцевала в «Дон Кихоте» одну из дриад и имела будто бы смазливую мордашку. Словом, обращала на себя внимание. Ну и, как водилось в таких случаях, упоминания в газетных отчетах… мол, «и была мила юная такая-то», и букеты цветов в гримерную… не в свою персональную, в коллективную… до персональной я так и не доросла. Мой первый супруг — баритон — был добрым, но чрезвычайно вспыльчивым. Ревновал меня к каждому присланному цветку, к третьеразрядному репортеру в засаленном пиджаке. Однажды он не сдержался, хлестнул меня ладонью по щеке, и от этого ему, видать, полегчало. С тех пор муж занимался психотерапией, срывал на мне настроение. Бил даже, если ему в этот день не удавалось взять верхнее соль… Тогда-то я и вспомнила слова бедного папы и стала бить первой… Не кулаками, конечно. Вы понимаете… С тех пор мой баритон стал безобиден, как пудель… Да разве я одна?.. Вспомните посылку от вашей жены.

— Жена-то здесь с какого бока? — ощерился я, чувствуя неладное.

— Верно, Тося с не того бока. Она вас не боится. Она боится вас потерять.

— Извините, Ирина Федоровна, но вы не понимаете, что говорите. Это же полная чушь.

— Я «не понимаю». Я знаю. Человеку иногда хочется излить душу, а некому. Вы с Тосей живете без друзей, как англичане: мой дом — крепость, и в нее посторонним ни-ни. Вот она и выложила мне все, словно своей бывшей дуэнье.

— И что же еще она могла вам открыть? Такого-этакого? — спросил я, может, с преждевременной усмешкой. — От меня-то у нее секретов нет. Во всяком случае до сих пор не было, — произнес я, может, чересчур самодовольно.

— Выходит, были, — усмехнулась старуха, отражая мой выпад. Мы скрестили свои усмешки, точно шпаги. — Ваша Тося, чуткий Василий Степанович, трясется от страха. И уже какой год! Боится, как бы вы ни удрали к даме, способной одарить вас дитем. Мол, ваша жизнь без ребенка пуста. По мнению Тоси все женщины мира, включая наш поселок, только и мечтают, как бы сделать ее Васеньку, Василька или еще как там… счастливым папашей. — Она задержала взгляд на подушке моего живота. — Скажете нелепость? Я тоже так думаю. Но для Тоси вы первый красавец! Дуглас Фербенкс!.. Она и поит вас отворотным зельем. Потому что ни одна баба не позарится на пьянчугу. А ей вы годитесь любой! Так-то, Василий Степанович, вы рвались к правде, а она вон какая!

Я взлетел с крыльца и, ничего не говоря, ринулся по тропинке, в глубины участка.

— Не дождались? А как же ваше предсказанье? — насмешливо крикнула старуха. — Она праздновала победу.

— Сбудется, сбудется! — отпарировал я, не сбавляя шага.

Я спешил, прокладывая дорогу покороче, проломился сквозь колючий шиповник, раздирая штаны и рубаху, и вышел прямо на прутик — на поставленный мною знак, — налетел на него со слоновой яростью, растоптал, поднял с земли и разломил на мелкие кусочки, а потом развеял по ветру.

Но место и без него было приметным: пенек и клен, а между ними, посреди, характерный холмик, — маленький, так и кидается в глаза. Тогда я опустился на колени и начал, словно терьер, копать руками, обдирая ногти, вырыл ямку вдвое больше, чем следовало, а «Горный дубняк» будто растворился в почве вместе с бутылочным стеклом.

«Ах, Тося, бедная Тося! Такой ценой! — произнес я, стоя на коленях. — Почему не открылась мне? Что ей мешало? — спросил я себя. — Гордость? Боязнь? Мол, вдруг надоумишь сама. Она — слабенький человечек, моя жена, маленький зверек, который отчаянно дерется за свое маленькое счастье. То-то она легко рассталась с Москвой — увезла меня от породистых столичных самок. Но мне ли ее осуждать? Мне — виновнику и Тосиного, и своего несчастья? Это о нас потом напишут в сказке: «Жили-были старик со старухой. Детей у них не было…»

Я с усилием поднялся на затекшие ноги, вытер пот рукавом и направился было к душевой, туда, где висел умывальник, но потом передумал и свернул к балерине, осторожно оттопырив руки: земля подсохла, сводила пальцы в крючья.

Старуха переместилась к калитке, вцепившись по-птичьи сухими длинными пальцами в штакетник, вглядывалась в даль улицы.

— Вы обещали, наговорили всякого, а его даже и не видать, — известила она, не оборачиваясь.

— Вы тоже ему насулили немало. А то, что его до сих пор нет, это к лучшему. Значит, прав я. Иначе он давно бы вернулся, много ли нагуляешь на три рубля?

— Да, тут я малость не рассчитала. Но все равно будет по-моему, — упрямо повторила старуха и повернула ко мне лицо.

— Я утверждаю: будет по-моему! Спорим! — завелся я, как в лучшие мальчишеские времена.

— Пари я избегала всегда. — Ее взгляд остановился на моих грязных руках, в глазах промелькнуло удовлетворение. — Копали землицу?

— Вспахал вам дюжину грядок.