Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

— Я не пью! — испугался Сараев. — У меня язва!

— Ну тогда… — Я поднял стакан и посмотрел через него на свет: дитя винограда и солнца, взлелеянное в старинной волшебной бочке. Бутылка пятнадцать рублей! Прости меня, господи! Я подошел к окну и выплеснул нектар на куст жасмина. И на его ветвях, наверно, завязалась борьба ароматов.

Сараев был ошеломлен. Мой образ стоимостью в десять рублей рассыпался, точно песочный. Теперь он мне поверил и молча следил за моими руками.

А я собирал его в обратную дорогу. Заткнул пробкой остатки коньяка и сунул в желтый портфель, убрал туда же закуску.

Сараев потер свой голый череп. Говорят, у него от природы приличные густые волосы, но Сараев их сбрил, стараясь избавить от всего лишнего свою истинную суть. Он как бы редактировал себя. Но теперь Сараев вышел из-под собственного присмотра, голова его поросла жесткой щетиной. Она, казалось, тихонько трещала, когда он гладил темя ладонью. И вдруг Сараев встрепенулся, спросил с надеждой:

— Пономарев, может, вы любишь баб? — И подмигнул уже с собственного ведома.

— Я — однолюб.

— А карьера? Я бы что-нибудь придумал.

— Я сам ушел из центральной газеты.

— Может, картишки?

— Вы, наверно, будете смеяться, но я не отличу червонную даму от трефовой.

— Черт возьми, вы что — стерильный?

— Я новоиспеченный ангел. Я неуязвим.

Он нехотя поднялся, взял со стола портфель. Лицо его медленно налилось ненавистью, точно дурной кровью.

— Было бы нам лет по восемнадцать, ох бы и врезал я вам. Все бы, наверно, отдал: должность, оклад. Только бы вернуть то время, — признался Сараев.

— Можно было бы и стыкнуться. Но вы не жалейте. Толковище осталось бы за мной.

— Ну да, вы занимался боксом, — уныло согласился Сараев.

Досье все-таки было неточным. Если уж говорить о моих спортивных успехах, я имел первый разряд по прыжкам в высоту. Ну и акробатика разве…

Я не стал его разочаровывать, пусть ему будет от этого легче, от мысли, что со мной может справиться не так-то просто.

— Да, мне всегда нравился и бокс, — сказал я несколько широко.

Тут Сараев спохватился, как бы ни сложился наш первый раунд, начальник-то он, а я его подчиненный.

— Ничего, Пономарев, вы не ангел. Я вас еще зацеплю! За живое!.. И кстати… Как я сразу не подумал об этом?!. Почему вы здесь? В рабочее время?

— Отпуск за свой счет, — сказал я и подумал: «Бедный наш директор».

— Ну с этим я разберусь! Распустили, понимаешь! Баловень, понимаешь!

Он гневно протопал по участку, потом взвыл мотор, будто машину огрели хлыстом, и Сараев умчался, зло проскрежетав тормозами где-то вдали, перед выездом на шоссе. А может, мне показалось…

«Все испортил, болван!» — обругал я Сараева. Не мог промолчать про эти десять рублей. Нельзя же говорить человеку такое, дьявол разрази! Коньяк и тот стоит дороже. Марочный, правда, сорт. Тут и самый кроткий закусит удила! А может, он думал, будто я и сам ценю себя в червонец?.. Тем хуже для него. И для меня.

Проклиная его вельможное хамство и свою разночинную гордость, я располосовал в клочья все, что написал, и начал сценарий заново. То-то будет доволен режиссер!

Но и Сараев не сидел сложа руки и шел к цели с упорством бульдозера. Он решил взять меня разом, охватив со всех флангов.

Дня через два после его наезда я отправился в здешний уже облысевший лес. Проветрюсь, думаю, пошевелю мозгами, ну а если при сем добуду промеж трех сосен с полдюжины сыроежек, и вовсе будет хорошо. Взял у хозяйки корзину, подобрал на улице палку и отправился в ближайший лесок. И мне тотчас повезло: под нижней веткой орешника пыжился крепенький толстяк-боровик. Рядом с ним поблескивала четвертинка «Московской». Я опрометью бросился домой.

Свернув на свою улицу, я увидел молодую блондинку. Она шла навстречу с другого конца улицы, несла чемодан. Даже издали было заметно, какая это красотка, — рязанский вариант Брижит Бардо. Огромные голубые глаза, большой крашенный малиновой помадой пухлый рот и между ними крошечный вздернутый нос, — вот и все лицо. Душа моя бурлила от возмущения, и все же в ней нашлось местечко и для здоровой мужской зависти. «Она несомненно приехала к мужчине, — сказал я себе, — к какому-то счастливчику». Наши пути сблизились возле нашей калитки. Блондинка поставила чемодан у ноги и близоруко сощурилась на жестянку с номером дачи.

— Вы к Ирине Федоровне? — спросил я, стоя сбоку. Она окинула равнодушным взглядом мое лицо, старую спортивную куртку и корзину и сказала:

— Я к Пономареву, Василию Степановичу.

— Его нет, — сказал я, опережая собственную мысль.

— Ничего. Я там подожду, — блондинка беззаботно махнула в сторону дачи. — Помогите дотащить. Он тяжелый.

Я посмотрел на чемодан. С таким багажом приезжают основательно, надолго.

— Он уехал совсем, — сказал я, надеюсь, взор мой при сем был чист и невинен.

— Как же так? — растерялась незваная гостья. — Мне сказали, что он здесь надолго.

— Собирался. Да, знаете, обстоятельства. А кто сказал?

— Ну, это не ваше дело, — рассердилась она и подняла чемодан.

— Я вас провожу.

— Спасибо. Обойдусь. — И блондинка, кренясь набок, поволокла чемодан к электричке.

Но и это еще не все. На другое утро, когда я, как обычно, поехал на завтрак, ко мне сквозь толпу пассажиров протолкался вихрастый мальчуган. Он лавировал, словно струйка воды, обтекая взрослых, и не сводил с меня глаз, шел точно на цель.

— Дяденька, — прошептал он и для верности подергал за полы пиджака.

— Чего тебе? — спросил я.

— Есть марка острова Маврикий.

Я наклонился к его оттопыренному раструбом уху и тоже прошептал:

— Я не собираю марки. Так и передай этому дяде. — И на всякий случай вышел на первой же остановке.

Потерпев неудачу, Сараев затаился, готовя, наверно, новое искушение, и моя дачная жизнь, казалось, вернулась в привычное русло. Как и прежде, за окном чирикали птицы, лениво полаивал Пират. С веранды доносилось привычное ворчание старухи, напоминавшее уходящий гром. Она методично давила на Андрюшу. Но потом было покончено и с этим. Я услышал, сидя в своем закутке, яростный Женин голос:

— Да оставь ты его в покое! В конце концов!

Потом зазвенела ложка о пол, и старуха пресыщенно умолкла.

Но что-то все-таки случилось с механизмом событий, что-то нарушило их привычный ход. И я неожиданно ощутил эти перемены в себе.

Этим вечером я без колебаний взял листок чистой бумаги и написал первые страницы будущего рассказа. Отныне мне было точно известно, кто мой главный герой. У меня появилось то, чего до