Записки странствующего энтузиаста - Михаил Леонидович Анчаров

сказал он, отводя глаза куда-то в сторону.

И я увидел, как там, вдалеке, где помещался дачный поселок, в котором я когда-то жил у Кристаловны, и недалеко от дачи ее мужа, взорвался холм. «Неужели?» — подумал я и постарался тут же забыть об этом.

Он заснул, как отрубился.

Я на цыпочках пошел прочь.

Ах ты Громобоев!

На стоянке такси я сел в машину. Шоферы что-то громко обсуждали.

Когда я проезжал мимо бывшего холма, таксист быстро поднял стекло и изолировался от окружающей среды.

В том месте, где был холм, зияла огромная яма, и суетились люди в противогазах.

Из окрестных строений разлетались личные машины.

— Коллектор рвануло, — сказал таксист. — Год не чистили… Паразиты… Вонь до неба.

— Ну что твой Громобоев? — спросила меня по возвращении мать моего ребенка.

— Когда я рассказал Громобоеву о муже Кристаловны и попросил придумать, как с ним бороться, Громобоев ответил: «Ладно».

И я стал хохотать, прямо закатываться — так я веселился.

— Что ты все хохочешь? — спросила меня мать моего ребенка.

— Я начинаю бороться за мир своими средствами, — говорю. — Что я, рыжий?

— Ты не рыжий, — сказала она, — ты уже лысый. Это же смешно…

— Вот видишь? — говорю. — Вот видишь?.. Уже смешно.

36

Дорогой дядя!

…Когда мы еще жили на Буцефаловке, студенты автомобильного института купили в складчину трофейный автомобиль лохматого года выпуска. И стали гонять по Москве. На обратном пути машина остановилась, и ее пригнали на руках.

Стали разбираться. Ничего не нашли. Тогда во двор пришли надменные профессора с автомобильных кафедр. И, намекая на зачеты, — позор! — полезли в потроха. И тоже ничего не нашли. Все притихли.

Тогда возвращавшийся с работы шофер Шохин постучал где-то сильно укороченным ногтем и сказал:

— Бензина нет.

Вот когда Буцефаловка хохотала.

То есть дело не в том, что стрелка не сработала и показывала, будто бензин есть, а в том, что люди живут под наркозом или гипнозом сложных результатов, а от простых причин — бегут, себя не помня.

Дорогой дядя, извини, что долго не писал, но произошло невероятное.

Когда моему сыночку настало семь месяцев, и он отказался пить материнское молоко, и потребовал щей из свежей капустки — отказался от титьки, как отрубил, и мать его плакала, что она ему больше не нужна, и пусть ест что хочет, то на следующее утро увидели, что он стоит в кроватке без штанов и держится за перекладину.

Тогда я сказал: «Исполняются танцы северных народов» — и стал языком подражать загадочному инструменту, который у всех земных народов называется по-разному, а звук издает один: бурдым, бурдым, бурдым. И значит, когда-то вся планета издавала в задумчивости этот звук и лишь потом услышала отдельные музыкальные голоса.

И под этот «бурдым-бурдым» сыночек заулыбался, и стал топать голыми ножками, и трясти голой попкой, и изо рта у него свисала кожура от соленого огурца, который он где-то добыл.

И жена сказала: он скоро будет ходить, надо покупать манеж, деревянный. Поставим посреди комнаты.

И далее она стала ходить по магазинам, и смотреть, и расспрашивать, но манежи попадались плохие, а она уже слыхала о хорошем.

— Чего ты все ходишь? — говорю. — Есть же телефон. Звони. Наводи какие-нибудь справки.

Она стала названивать: скажите, у вас есть и так далее — и однажды ей ответили:

— Есть!

Это было в половине девятого вечера, за полчаса до закрытия магазина.

— Спроси — много? До завтра хватит?! — крикнул я.

Ей сказали, что если прийти рано утром, то да, хватит.

— Давай деньги, — говорю. — Деньги давай.

— Вот это размах, — сказала она. — Я думала, тебя от дивана не оторвать.

А так оно и было. Целый год я не вставал с дивана, чтобы не прерывать работы, писал тебе, дорогой дядя. Такая пошла полоса. Мне тогда казалось, что то, что я пишу, срочно понадобится взволнованному человечеству. Неважно. Я так думал.

А тут сорвался с места и помчался вниз на лифте, и выскочил на улицу, и схватил таксиста, который катился в парк:

— Старик, сын у меня, мне пятьдесят девять лет, в магазин привезли манежи, до закрытия полчаса, это мой первый сын.

— Едем, — сказал таксист.

И стал не таксист, а танкист, и не уехал в парк, а успели за 15 минут до закрытия.

Танкист отстранил меня властной рукой и пошел впереди. С продавщицами он держался надменно и дырявил жестким пальцем оберточную бумагу на уложенных в стопку пакетах с манежами.

На крикливые возражения продавщиц отвечал:

— Нам надо с красным дном, а с синим нам и на фиг не надо.

Выбрали, заплатили, погрузили, доехали до дому, подняли в лифте, расплатились.

— Вот так, — сказал танкист и постепенно стал таксистом.

Такие, брат, дела.

И вот тут, в середине ночи, а именно до середины ночи мы с женой монтировали этот разобранный, хорошего дерева, хреновый манеж, и произошло небольшое происшествие, пустяк, который потом стал влиять, можно сказать, на все. И я уверился.

До середины ночи мы не могли собрать детский манеж, состоявший из шести доступных деталей. Представляете! Четыре светлые рамки с вертикальными палочками и две доски, обитые красным дерматином.

Как их ни вертели, обязательно у последней детали нужные шипы не влезали в нужные пазы.

Мы вертели эти легкие стенки, были потные, красные и пристыженные. И у нас не получалось.

И только отчаявшись, мы взглянули в печатную инструкцию еще раз. И увидели приписку от руки, с которой полагалось бы инструкцию начинать:

«Начинать сборку надо с привинчивания металлических уголков в указанные на рисунке отверстия».

А мы думали — привинтим их позже.

И я похолодел. Я впервые подумал: «Неужели уголки — настолько реальность?» Сначала жена сказала:

— Чушь. Не все ли равно, с чего начинать сборку? А я подскочил:

— Стоп! — закричал я неистовым неадекватным голосом. — Стоп! В этих проклятых уголках все дело! И с этого должна была начинаться инструкция! Не поняла?!

— Нет.

— Как только мы привинтим уголки к каждой из четырех стенок, мы сразу найдем низ любой стенки и ее внутреннюю сторону. А все остальное уладится само собой… Они ведь еще и ориентир!

— Идиоты, — подумав, сказала жена.

И я понял, что это относилось не только к нам. Это было как молния. Это относилось, страшно подумать, ко всему человечеству.

А до этого я думал, что «утолок» — это метафора, что это — «краеугольный камень» какой-нибудь проблемы, но маленький.

А теперь уж точно убедился, что в каждом наисложнейшем деле есть свой реальный «уголок», без которого дела не