Как птица Гаруда - Михаил Леонидович Анчаров

Пусть живут с Сашей, если им нужно. Вы наивный человек.

Зотов на слово быстрый, но что ответить — не нашелся. «Не обвиняю!» Нынче, у кого бюст, у того вины нет. Он бы нашелся что ответить, но отвечать было некому.

— Ты Саньку-то хоть любила? — спросил он.

— Теперь это не имеет значения.

Верно. Но и раньше не имело.

— А сына?

— Не знаю. Пытаюсь, — она пожала плечами. — Помню, было больно, когда рожала. Теперь смотрю — он маленького размера.

— «Не знаю»! — заорал Зотов. — Он твою сиську губами не брал — потому и не знаешь!

Она пожала плечами и посмотрела на ручные часики — золотой краб.

Надо будет Верочке такие купить.

Каждый раз, когда Жанна посещала Зотовых, все происходило одинаково.

Она подходила к кроватке. Вера уносила дочку, и Жанна разглядывала сына. Он смотрел на нее, она — на него. Потом она смотрела на часики — золотой краб, поправляла прическу и уходила. Это не была раздирающая душу встреча матери с отторгнутым у нее сыном, вроде как из «Анны Карениной», это было алиби для суда. Как у жильца, что полгода не живет в месте прописки и опасается, что его выпрут.

Потом внизу гудела машина со свидетелями. Потом они возвращались ровно через месяц.

Зотов такого еще не видел.

Серега-второй рос хороший, теплый, цеплялся за Верочку, как мартышонок, а Зотову лез руками в пасть и дышал в нос. Не то беда, что его от Зотовых заберут, а то беда, что он к этим попадет.

Дед пришел под руку с бабушкой и сказал:

— Пора это дело решать.

А бабушка сказала:

— Мать она, конечно, мать, но и мы родня… Санька, а правду твоя Жанна сказала, что ты с Верочкой живешь?

— Неправда, — сказал Санька.

А дальше дело пошло колесом.

«На другой день я сидел у стола и что-то читал. Не помню.

Санька пришел с улицы и хотел в пальто войти к Верочке. Но я не велел ему. Он кинул пальто и шапку на стул, постучался и вошел к ней. Было слышно, как он сел на скрипнувший диван и сказал:

— В тебя мой отец влюбился.

Она помолчала и ответила:

— Я думала — ты.

— Нет… А ты в меня?

— Нет, — быстро ответила она. — Не сомневайся.

Опять молчат. У меня душа в пятки ушла. Неужели Генка?

— А ты как? — спросил он.

— Мне все равно, — сказала она. — Как он хочет.

Пора вмешиваться или нет?

Правнук вышел и стал одеваться.

— Чествовать — это необязательно, Саня, — сказал я.

— Некогда. Я по делу, — ответил он и выкатился.

Все головастики, Санька, Жанна, Генка, Вера — все головастики чертовы».

Зотов заглянул к ней. Она сидела на стуле, положив руки на колени.

— Вот что, дочка, не дури, — сказал он. — Никому ты ничем не обязана. Это мы тебе обязаны. Делай, как тебе лучше.

Она кивнула, не поднимая глаз.

«— Генка добрый малый, но балбес, — сказал я. — Сто раз подумай.

— Он странный, — сказала она. Вот это уже интересно.

— И насчет жилья ты в голове не держи. Это я беру на себя. Решай свободно.

Она опять кивнула.

Более идиотского разговора, чем тот, который случился потом, я не слышал в своей жизни.

Генка явился веселенький и с глупой улыбкой прошелся по комнате.

— Дед… скажи мне…

— Я знаю, — говорю.

— А как ты думаешь, она — мягкая?… Не физически, конечно… — сказал он. — А в другом смысле… В смысле человеческом…

За дураками за море не ездить, своих полно.

— Она вроде нашей бабушки, — сказал я. — Только обманутая. Ну иди. Иди к ней.

— Прямо сейчас?»

— Запомни, — сказал Зотов, — она в нашей семье саженец. За ней нужен уход.

— Это сколько угодно.

Он вошел к ней и оставил дверь открытой. Болван. Надо было постучать. Он пригладил волосы. В Танином незабываемом трюмо было видно, как она выпрямилась от кроватки и застегнула пуговицу у горла.

«Повторяю, более идиотского разговора я не слышал за всю жизнь.

— Давай с тобой жить, — сказал он. — Распишемся. Девочку я усыновлю.

— Давайте.

— Называй меня на ты.

— Давай.

— И Серега с нами. Ты его считаешь за сына?

Серега-второй заорал.

— Считаю, — сказала она и расстегнула кофточку. — Отвернись.

— Я интеллигент, — сказал он.

— Это ничего, — сказала она.

Серега начал чмокать.

— А интеллигентов всегда к простому народу тянет, — сказал он.

„О мама мия! О матка боска ченстоховска!“

Генка прошелся по комнате, посмотрел на себя в трюмо.

— Мы с тобой в Африку поедем, — сказал он. — На три года.

— Ладно, — сказала она.

— У меня все запланировано. Или куда-нибудь еще. А ты меня любить будешь?

— Как ты, так и я, — сказала она.

Генка распрямил плечи и сделал несколько физкультурных движений.

— Нет, в Африке жарко, — сказал он. — Для детей. Давай здесь жить.

— Давай.

— А кто отец Люсеньки?

— Ты не знаешь.

— Я ему пасть порву, коленки покусаю, — сказал интеллигент.

— Он пожалуется, — ответил простой народ.

Но дело в том, что этот разговор из наиглупейших вовсе не передавал смысла того, о чем на самом деле они говорили. И я понял: надо, чтобы этих балбесов никто не тронул».

Есть притча, Зотов уж и не помнил, в какой библии ее вычитал. В какую-то священную ночь отец собирает четырех сыновей, чтобы рассказать историю народов.

Первый сын с высоким челом философа и пророка — этому сыну надо рассказать все и растолковать скрытый смысл судеб. Второй сын кругломордый, торговый — надо сокращенно объяснить историю и установить пределы его хитроумия. Третий сын — шея, прямая как колонна и руки, пригодные к мечу, — ему надо приказать, делай так, а так — не надо. Младший же сын поднял к отцу детские глаза пастуха, и, не понимая, он слушает отца с надеждой и любовью. Ему ничего не надо объяснять, его надо только погладить по голове.

Но остальным трем надо сказать огненные слова, что все их оправдание на земле — сделать так, чтобы было хорошо этому младшему. Иначе будут они прокляты.

— Верочка, поди сюда, — позвал Зотов. — Прикинем, где ты будешь жить.

Они вышли. Генка сел на стул, а она встала у его плеча.

— Поднимись! Ты!.. — сказал Зотов.

— Ах да, — ответил Генка и подскочил.

Зотов взял ее за руку и усадил.

— Верочка, — сказал он, — давай прикинем, где ты будешь жить с мужем и детьми и будешь им хозяйкой, и крышей, и защитой души.

Генка-интеллигент сел рядом с ее стулом на корточки и прислонился к ее опущенной руке.

Она подняла на меня глаза.

Эх, мать честная.