День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

Лицом из стороны в сторону поводила, то так на себя поглядела, то эдак. Щеки примяла пальцами и вниз стянула, чтоб глаза пошире открыть — не раскраснелись ли, не отуманились? На шее иссиня-бурое пятнышко нашла, нежно, осторожно помяла подушечками пальцев, погладила, и вслух заругалась:

— Идиот. Говорила ему, синяк будет.

И стала с сердцем волосы расчесывать, голову набок отворачивая. Когда щеткой в очередной раз, по волосам вела, увидела глаза горящие и жадные, внимательное мужское лицо.

Сперва застыла переполошенно.

Стеганула наотмашь дверкой, закрутилась, не зная, куда бежать, что делать. Платье со стула сдернула, прикрылась впопыхах.

А дверка шкафа, стукнувшись, опять отошла, сама.

— Стой, стой, Вер. Это я, не кричи, — заговорил Соков. — Я это.

Верка по-прежнему испуганно смотрела на него.

— Прости, не думал, что напугаю-то так.

— Дядя Потап?

— Ну.

— Ты?

— Ну, я же, я.

— Зачем ты здесь?

— Да сглупа, Вер. Пошалить с тобой. Развеселить, когда встанешь.

— Развеселил. Ничего себе.

— Да я и сам, знаешь, испугался. Прости, нескладно вышло. Кто ж думать мог, что ты не… одета?

Верка теперь успокоилась, все поняла, и улыбалась даже.

А Сокова стыд ел. Виноватил сам себя. Промямлил:

— Не подглядывал я. Говорю, пошутить хотел.

— Не отпирайся, знаю.

— Вот ты понимаешь… незадача.

За дверцей Верка проворно одевалась к школе.

— Тебе там мать поесть приготовила, — угрюмо, глядя в пол, сказал Соков.

— Спасибо. Я знаю.

Он сделал шаг, чтобы пройти — Верка шарахнулась в угол.

— Не бойся ты. Ты чего?

— А я и не боюсь, — испуганно сказала она. — Вот еще.

— Ты меня того, — по-прежнему избегая глядеть на нее, сказал он. — Извини. Угарный я был, не в себе.

— Ладно уж. Свои мы.

— Я на работу пошел.

— Иди.

— Это… случайно не знаешь, где мои носки?

— Я их в ванной видела.

— Точно. А я обыскался… Ну, учись.

И Соков виновато, неуверенно вышел из комнаты.

2

Опять, как и прошлой ночью, схватило морозцем оттоптанный чахлый снежок, затянуло светленько лужи. Над городом, на той стороне, выползло тусклое солнце и застряло, как в паутине, в густой дымной мути. Опять под ногами то хрумкало, то чавкало, то звонко ломалось, покамест до заводоуправления топал.

Весна здешняя, едри ее.

В АХО печати на заявки поставил. Когда из отдела выходил, в коридоре Олю встретил.

— Привет, красавица.

— Здравствуйте, Потап Иваныч.

— Кого нынче любишь?

— Вас. А вы?

— Однолюб я, милая, поотстал от вас. Марфу.

— Неужели?

— Не веришь?

— Знаем, кого вы любите, не проболтаемся.

— Ну, тогда Степаниду. У нее пиво бывает.

— Знаем, знаем, — и побежала, хитро улыбаясь.

Соков постоял, припоминая, куда еще хотел зайти, в какой отдел. Вот чертовка, все настроение из-за нее пропало.

Однако, болтают, видно. И за глаза, и всяко. Должно, по всему заводу разнесли. Погано, брат Потап, погано. До худой славы дожил. Косточки моют, радуются зло.

Ну, где промахнулся-то? Чем показал? Вроде старался, терпел, скрывал.

Да, закорят, ославят…

На улице перед заводоуправлением Яснов Толя, шофер директора, «Волгу» грел. Соков спросил, занят ли.

— Комиссию повезу.

— Скоро?

— Примерно через час.

— Подбрось пока? До проходной.

— Давай.

Соков сел. Поехали.

Хотя от заводоуправления до центральной проходной и всего-то было километра полтора, добирались не меньше четверти часа. Колонна грузовиков с тарой впереди влезла, не обойти. Вся дорога в умытых ледяных взгорбках да ямах, лужи по брюхо — на второй скорости ползли, а все время юзовали.

Сокова сзади мотало от дверцы к дверце. Яснов, вжавшись в сиденье спиной, привычно, спокойно (хотя резко и быстро) выворачивал руль до упора то вправо, то влево, выравнивая машину — даже на спецшинах ее несло.

В тряске какой разговор? — того и гляди, голова отскочит — однако Соков не утерпел, попытал Яснова — будто нарочно измучить себя хотел.

— Не слыхал, Толя, что там болтают про меня?

— Где?

— В управлении, бабы.

— А. Да ну их, балаболки, что им делать-то.

— Говорят, стало быть.

— Есть, Иваныч, врать не стану… Тебе сколько сейчас, пятьдесят пять?

— Пятьдесят три.

— Ну вот. Ты бы это… поаккуратней.

— Да нет же ничего! Веришь?

— Верю — не верю, мне, Иваныч, все едино. Своих забот хватает.

Соков смолк. Получил, что хотел. И зачем? Разве хворь, эту заразу в себе, потешил. Так и доехал молча.

— Ладно, — сказал, вылезая. — Спасибо, что подкинул.

— Не за что. Скоро кардан приеду менять. Сделаешь?

— О чем разговор.

— Мне быстро надо.

— Как надо, Толя, так и сделаем. Не беспокойся.

3

Летучку у начальника цеха Соков всю продремал, промечтал. Замечаний к нему, как к механику цеха, не было, ругали, мастера Злотова за то, что вовремя на участке своем вагон с жидкими присадками не разгрузил, и их цех № 2 не выдал цеху № 6 смеси в нужном объеме, и потому, там, в шестом цехе, простои. Ругались, стращали Злотова, сам Злотов отбивался обиженно, раздраженно, ругал в свою очередь диспетчера, который не нашел его, чтобы предупредить, что вагон пришел, говорил, что не караульщик, а как-никак мастер, хозяйство немалое, и у него в это время смеситель барахлил…

А Соков сидел, туманно смотрел на зеленое сукно на столе и думал про себя и Верку.

Да, комично вышло. Надо же, смехота. Если со стороны посмотреть, ненормальный. Право, ненормальный. Дурь в башке… Прямо, ей-богу, как черт водит, дьявол… Пацан, есть пацан… На озорство тянет… Что это я? Какое-то детство играет. На старости лет в детство впал… Стало быть, сбрендил. А что? И похоже…

Верка в школе сейчас; может, к доске вызвали, отвечает. Соков представил себя тоже в школе, в том же классе, что и Верка, будто он за первой партой сидит, такой же десятиклассник, как и все; то есть, конечно, взрослый, пожилой, однако никто в классе этого не замечает, внимания не обращает, что натурально мужик среди детей, будто так и надо, а вот Верка у доски мнется, забыла что-то, а он, Соков, подсказывает незаметно, а Верка слышит и краснеет, почему-то ни за что не хочет подсказку от него принять, стыдно ей, что ли, губки надула, не смотрит на него, пусть отметка хуже будет, пусть, упрямая, гордячка, ни помощи, ни услуги, ни дружбы от него не хочет, потому что, считает, люди кругом, погодки, а он старый для нее, отчим к тому же, отцом ей стать не, может, опоздал, а другом нельзя — люди вокруг, они ведь засмеют, не поверят, намыслят черт знает что, ославят, да, считай, уже ославили… И Никитка Нужин с задней парты фигу кажет и ехидно так