Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Какое знакомое имя — Мирокки… Ну да, младшего брата Славика Христова так зовут. А вот дядя Тодор рассказывал, почему он настоял на этом имени. Во время гражданской войны какой-то солдат Мирокки спас ему жизнь. Дядя Тодор напоролся в лесу на разведку белых, те приняли его за разведчика красных и приговорили к расстрелу. А двое пожилых солдат, одного из них звали Мирокки, отпустили его, а сами выстрелили в воздух, чтобы офицер думал, что приказ выполнен.

Может, этот старичок-изобретатель и есть тот самый Мирокки? Надо бы его расспросить. Дядя Тодор очень хочет встретиться со своим спасителем, да не знает его фамилии. А так разве ж разыщешь человека!

Сережа поделился своими размышлениями с Леонидом. Тот тоже знал историю спасения Христова.

— Послушай, дедушка Мирокки, ты помнишь те времена, когда в наших краях орудовали белые? — спросил Иревли, заметив, что его гость не спит.

— Как не помнить? Помню.

— А тебе не приходилось в те времена встретиться с одним военнопленным болгарином Тодором Христовым?

— Нет, такого не помню.

— Подумай, может, в лесу встречал или на пасеке?

— Тогда много разного люда шлялось, разве всех запомнишь.

— Он такой высокий, красивый мужчина… Большие глаза, густые черные волосы…

— Нет, не встречал я такого.

— Видишь ли, белые хотели болгарина Христова расстрелять, а какой-то солдат Мирокки отпустил его.

Старик долго молчал, как бы борясь с искушением признаться и в то же время чего-то побаиваясь.

— Было такое дело. Собрали белые нас, всех здоровых мужиков, надели военную форму, дали ружье и в лес погнали. Да разве ж это жизнь, как звери какие, день и ночь хоронились в лесу. Ну вот мы с земляком и сбежали. Больше месяца в дезертирах ходили… А потом в Красную Армию пошли. Теперь, как ты думаешь, не будут за то наказывать?

— Да за что же вас наказывать? Вы же от белых ушли! — подбодрил его Иревли.

— Смутное было время. Не сразу поймешь — кто за кого воюет и куда тебе лучше податься.

— Значит, ты был как раз в том алатырском лесу, где белые приговорили Христова к расстрелу. Вспомни-ка, не ты ли спас ему жизнь?

Мирокки снова умолк, только его узенькие выцветшие глаза испуганно метались из стороны в сторону.

— После революции многие военнопленные отправились домой, а Тодор Христов остался в нашей стране. Он, как и ты, записался в Красную Армию и воевал с белыми. Потом работал шахтером в Донбассе, теперь живет в Вутлане. Младшего сына в честь своего спасителя он назвал Мирокки. И вообще, очень хороший, уважаемый человек.

— Рядом с одним хорошим ходит десять плохих, — попробуй разберись, кто какой, — тихо промолвил старик.

— Ты, дедушка, совершил героический поступок, рискуя собственной жизнью, спас человека. Чего же скромничать?!

— Старое ворошить — душу теребить. Что было, то сплыло. Как я могу теперь сказать, кто и за что расстреливал людей. Смута была.

— Но ты в то трудное время правильно вел себя. За Советскую власть воевал. Хорошего человека спас… Это куда важнее, чем вот это твое изобретение. Вспомни-ка, как все было. Я о тебе в газете напишу, все будут знать, какой ты герой!

Старик испуганно затрясся, побледнел:

— Не губи ты меня, пожалуйста, не пиши в газету. Мало ли что было в революцию! — взмолился Мирокки и, вскочив с дивана, схватил свою «вечную мельницу», готовый сбежать.

— Странный ты человек, дед Мирокки, не понимаешь, что страна должна знать своих героев, — не скрывая досады, заявил Леонид. — Если б ты знал, какому замечательному человеку спас жизнь! Да, послушай, дедушка, этот самый Тодор Христов, между прочим, может помочь тебе усовершенствовать твою мельницу. Он специалист во всех ремеслах. Ну как? Хочешь повидаться с ним?

— Повидаться-то можно. Почему не повидаться? — начал сдаваться старик. — А ты точно знаешь, что он сделает медную ось?

— Да для него это раз плюнуть! И медную ось сделает, и подшипник достанет…

— Ну, ну… если так, и впрямь он хороший человек… об одном прошу тебя, Леонид, не губи меня, не пиши в газету. Как-никак земляком я тебе прихожусь.

Иревли успокоил Мирокки и пообещал завтра же вместе с ним поехать в родную Чувашию. А сам побежал в редакцию газеты.

— Это будет такой материал, такой материал!.. — убеждал он редактора. — Любая центральная газета напечатает!

Редактор охотно подписал ему командировку.

Прямо из редакции Леонид поехал на дачу в Малаховку к жене и новорожденному сыну. Моника, как он и подозревал, не пришла в восторг от новости: вместо того, чтобы взять, наконец, отпуск и провести его с семьей на лоне природы, ее муж снова рвется в командировку.

— Ты хоть Сережу привези сюда, — попросила она. — Что он будет делать один в пустой квартире? Да и питается, наверное, кое-как, всухомятку. Готовиться к экзаменам здесь тоже можно.

Леонид возразил — мальчик часто ездит в техникум на консультации и вот-вот начнутся экзамены.

— А пообедать можно и в столовой. Я свожу его в ближайшую, что у Никитских ворот.

— Я немножко беспокоюсь за квартиру, приведет кого-нибудь или оставит открытой…

— Да что ты! Парень он умный, дисциплинированный, на него вполне можно положиться. Да и я вернусь из Вутлана через три-четыре дня…

На следующий день Иревли и Мирокки уже мчались в родные края.

— А твои начальники не будут тебя ругать за то, что провожаешь меня? — поинтересовался старик.

— За что же меня ругать? Я взял отпуск и еду к землякам в гости, — солгал Леонид, чтобы усыпить подозрительность и недоверие Мирокки.

— Ну, если так, — обрадовался он и заметно повеселел. — Мне, понимаешь, надо дожить до того времени, когда внук выучится на инженера: есть у меня одна задумка насчет летательной машины. Эроплан в сравнении с нею — стрекоза. Вот мысли-то есть, а как за нее взяться — не знаю. Помощник нужен, чтобы инженер был, грамотный, значит.

— Доживешь, дедушка Мирокки, и до того времени, когда правнуки тебе будут помогать…

— Дай бог, дай бог, — согласился Мирокки. И стал расхваливать купе и вагон, в котором они ехали. И совсем уж был поражен, когда вошел проводник и постелил им постели.

В Москву он ехал в общем вагоне и за ночь не сомкнул глаз — боялся как бы не стибрили «вечную мельницу», все на нее так пялили глаза!

От ужина Мирокки отказался и, подумав, снимать ли кафтан, лег в постель. Когда Леонид тоже улегся, он неожиданно встал и начал рассуждать:

— Все-таки ты, Леонид, шибко счастливый человек. Ну, а как же! Угадал,