Берегите весну - Лев Александрович Бураков

Ты зря обиделся на вокзале: что же я должна была — рыдать и плакать? Ты сам как-то говорил, что мне полезно хлебнуть настоящей жизни. Гордись, — я цитирую тебя, как классика.

О себе. Живу я в общежитии. В комнате нас двое — я и Маша Фролова, наш диспетчер. Хорошая, веселая девчонка, москвичка. Приехала сюда по комсомольской путевке. Мы с ней живем коммуной — вместе питаемся, вместе ходим на работу. Привыкаю понемногу к сельской жизни. Перед отъездом ты спрашивал, как я отношусь к тебе? Я не знаю, что ты имел в виду, но когда ты ведешь себя хорошо — и я отношусь к тебе хорошо. Как-никак, а ты мой защитник, помнишь, как ты всегда спасал меня от мальчишек? Если бы я могла, я бы написала тебе очень хорошее письмо, но, повторяю, писатель из меня плохой…

Работаю я разъездным механиком. У меня есть даже персональный шофер Коля Стручков.

О совхозе. Главный инженер — человек замкнутый, сверхсерьезный. Прикрепил ко мне, как к практикантке, наставника. Руководитель мой — тоже солидный, архисерьезный дядя. Зовут его все здесь по отчеству — Трофимычем. Вечно небрит. Всем всегда недоволен. Но это с виду. А вообще Трофимыч добрый, и у него есть чему поучиться. Он мне подробно обрисовал положение в бригадах. Уже раза два мы вместе ездили — проводили технические уходы. И если исключить его ехидную улыбочку, можно считать, что мне повезло. Все же я стараюсь все делать сама. Не люблю, когда опекают. Жить — так только независимо, работать — так хорошо. Тем более, что отдыхать и некогда и, можно сказать, негде. Вечером в совхозном клубе «гонят» кино или устраивают танцы. Местные кавалеры — ребята неплохие. Но самое ужасное — кирзовые сапоги! Того и гляди отдавят ноги. Это одна из самых тяжелых задач, над решением которой я сейчас бьюсь. Итак, все идет вопреки твоим прогнозам — отлично.

На ноябрьские праздники обязательно приеду в город. Ну вот, вроде все. Пиши. Саша».

В конце письма был нарисован смешной человечек с торчащими дыбом волосами: автопортрет.

Виктору вдруг расхотелось идти в театр. Но и не идти — неудобно. Ирина обязательно придет и будет ждать. Правда, можно придумать какую-нибудь причину, что-нибудь вроде смерти бабушки или вызова на междугородный телефон…

Виктор надел полосатую пижаму, взял газету и лег на диван. Война, затушенная в сорок пятом, нет-нет да и прорывалась из-под пепла язычками смертоносного пламени в разных уголках земли. На второй и третьей страницах пространно описывался опыт, накопленный бригадой Хохрякова по возделыванию кукурузы в зоне полупустынь.

— Скучно, — зевнул Виктор, — как это Санька выдерживает в деревне, когда даже в городе деться некуда? За стеной играла радиола:

…Будут внуки потом,

Все опять повторится сначала…

Видимо, сосед-бухгалтер Владимир Тимофеевич уже выпил заботливо поднесенные женой сто пятьдесят «белоголовочки», поужинал и наслаждается песнями. Да, ему хорошо, а здесь хоть рычи и катайся по комнатной клетке.

Виктор поднялся. Еще раз пробежал письмо. Какого черта все-таки ее понесло в совхоз?! Скука. Кирза. Джунгли. И среди них — Сашка в персональной летучке, похожей на клетку из передвижного зверинца. Наверняка летучка эта — развалина, барахло, дрянь. Шофер — лентяй и пошляк. Чистит сапоги дегтем. Тьфу! Виктор ощутил во рту вкус нагуталиненной кожи. Да, нервы сдают… Виктор прошелся из угла в угол. Подошел к зеркалу. Закурил. По зеркалу потекли клубы дыма.

— Я рассуждаю, как обыватель, заштампованный отрицательный тип. Такого сегодня в музкомедии обязательно покажут. К концу пятого акта перевоспитается… Комедия…

Виктор сел на подоконник, распахнул раму.

— Нет. Я не тот, а я другой, еще неведомый… Мм… забыл!

Он соскочил с подоконника: часы показывали половину седьмого. Если идти, то пора собираться. Собираться… Он повертел конверт. Что она думала все же, когда писала? Интересно, любит меня или нет? Уехала… Вот сосед наш, Владимир Тимофеевич, не уезжал в село. Более того, он когда-то приехал из села в город. Живет. Пользуется уважением и вместе с тем всеми коммунальными удобствами: газ, водопровод, туалет… Никто его не обвиняет в отсутствии патриотизма! Давайте все уедем в колхоз тогда, черт возьми!

Виктор подошел к книжной полке. Книги стояли ровно, спокойно и молча. Он вынул любимый томик Экзюпери. Раскрыл и прочел подчеркнутые строчки:

«Любить — это значит не смотреть друг на друга, а смотреть вместе в одном направлении».

Да, француз прав. Можно уехать, но чувства от этого не потеряются. Может, так даже лучше…

Виктор выплюнул в пепельницу окурок. Сигарета догорела до того, что обожгла губы. Пора идти. А что особенного? Надо же отдыхать где-то, когда-то и с кем-то? Не будем ханжами. Да и отдых он заслужил: найдите еще такого молодого человека, который бы работал, мотался по командировкам, вечерами корпел в лабораториях, воскресенья проводил в читальне, ночами готовил материалы к будущей диссертации? А, трудно? То-то же!

Виктор подмигнул в зеркало и, открыв гардероб, стал выбирать галстук. Надевая плащ, Виктор уже по минутам распределил время: вот он сбегает по лестнице — десять секунд, идет к остановке — четыре минуты, ждет троллейбус — две-три минуты, едет по Театральной площади — четыре минуты. Подходит к колоннам у входа, встречает Ирину… Хорошо, если бы она не пришла. Да нет, придет.

Хорошо, если билеты все проданы… Нет, тогда еще хуже — придется что-нибудь придумывать, изобретать…

* * *

Ирина пришла. Билеты были.

Шла оперетта под интригующим названием «Удар в сердце». Как было указано в программе: «авторы талантливо разрешили в художественных образах тему перехода отстающего колхоза в число передовых». «Образы», повинуясь железной воле авторов, то и дело проходили по сцене с отбойными молотками, шестернями и раз даже провезли настоящий самоходный комбайн. «Старая марка, сейчас выпускают уже с измельчителями», — подумал Виктор, и ему вдруг показалось, что он сидит не в театре, а в управлении. Актеры трудились на совесть, в поте лица. В зале время от времени нестройно и робко хлопали.

Виктор сопровождал выходы актеров ехидными замечаниями. Когда он увлекался, на него шикали. Провожать Ирину он не пошел, сославшись на головную боль. По дороге домой Виктор решил зайти к Сашиной маме, но света в окнах не было. Все же Виктор подошел к дому, зашел в подъезд. Тускло светила запыленная рыжая лампочка. Было тихо — дом спал. На лестнице сидела черная кошка,