Здравствуй, поле! - Николай Николаевич Новосёлов

Не удержал и сын.

Так и вырос Матвей в жилище, которое, словно в отместку за свое временное назначение, стало единственным в его памяти. Евдокия, мать Матвея, ежегодно старательно обмазывала землянку, белила, обводя провалы окон яркой синькой.

А рядом примостились еще несколько вдовьих землянок. Не без надежды свили здесь гнезда еще совсем молодые женщины. Позднее с этого краю никто не строился. Зимой так занесет все снегом, что от жилья и следа не видно. Идет человек по белому пустырю и вдруг исчезнет, словно с головой провалится в сугроб. А подгулявшего мужика, которого хмель занесет к вдовьему поселению, далеко приметит любопытный глаз.

Зато весной здесь земля просыхает и прогревается рано: еще ручьи промерзают по ночам, еще непогода завьюжит хлестким снегом, а крыши землянок уже прорастают зеленью.

Мир для Матвея открывался ласковым привольем поднимавшегося к лесу выгона, нестройными порядками дворов внизу, жизнь в которых издали казалась таинственной, а заканчивался синими гребнями далеких лесов за рекой. И позднее, когда он стал шире, не стал прекрасней: велика прелесть детского ви́дения.

А время тянулось дремотно, порой совсем останавливалось, и тогда день продолжался бесконечно. Затеет Матвей с утра какую-нибудь игру, потом сходит на конный двор или увяжется за трактором, потом заглянет в землянку к тетке Ольге (из трубы тянет чем-то вкусным) и как должное получит горячую лепешку… Не перечесть всего, а оглянется — еще утро, весь день впереди. Но день не в тягость: длинные вечера в землянке при свете керосиновой лампы подавляли своей скукой. Хорошо, если топилась печь, на стенах играли отсветы ее пламени, шипели и потрескивали поленья — в тепле быстро настигала дремота.

Школа на первых порах запомнилась ему какими-то смутными огорчениями и радостями: опоздает к уроку и, робея, ходит по морозу, пока учительница не заметит его в окно, или спрячется под парту, потому что совершенно нельзя показать тетрадку, которую дома изжевал теленок. А то, бывало, читает учительница сказку, и он забудет обо всем, и надолго явь перемешается с удивительным вымыслом. В короткие минуты перед сном, когда он с закрытыми глазами лежал в постели, сказка оживала новыми событиями. Потом, в забытьи, его начинали преследовать с огромными ножами карточные короли, но он успевал забежать домой и закрыть на крючок дверь, или мать вела его по прекрасному городу, и он запомнит этот город на всю жизнь.

5

Жила по соседству еще одна вдовья надежда, а для Матвея в ту пору — просто необходимый человек, Васька Богаткин.

Знали они друг друга с тех пор, когда в вечернем сумеречье, уткнувшись в материнские подолы, слушали нескончаемые бабьи разговоры. Взрослым было невдомек, что многое из этих разговоров накрепко западет в детской памяти. Увлеченно рассказывали разные истории вдовы, коротая длинные вечера. И конечно, всегда правдивые — во всяком случае, слушательницы сомнений никогда не высказывали. Да и какая неволя той же Фене-поварихе плести небылицы, если ей и правды не пересказать: вместе с мужиками была на фронте. Ее слушали с аханьем, вздохами, иногда плакали — вспоминали убиенных. Тетка Ольга любила рассказывать страшные истории про купцов. И вроде бы тоже не выдумывала: истории происходили здесь, в Кузьминском, когда через село проходил великий тракт в Сибирь. Призовет в свидетели и неприметную могилу у дороги, и нечистый омут, что на полпути в Ильинку, и каменный подвал под нынешней почтой. А Евдокия, самая охотливая рассказчица, недаром предупреждала: «Хотите — верьте, хотите — нет». Но как было не верить, если невероятные истории происходили со своими, кузьминскими, разумеется, тоже Богаткиными, Пашниными, Мануйловыми, прямые потомки которых сейчас здравствуют? С удивлением мальчишки узнавали, какие необыкновенные люди жили в их деревне: колдуны, знахари, предсказатели. Евдокия рассказывала так, словно доподлинно сама знала тайны колдовства и знахарства: помнила какие-то заклинания, называла лесные травы, которые при особых обстоятельствах обладали чудодейственной силой. Оттого вдовы кивали: «Правда, все правда». Матвей однажды не вытерпел: «А сама ты бы смогла?» Мать улыбнулась: «Выдумал! Кто же нынче таким делом занимается?»

Но настало время, когда Васька первый заключил: «Вранье все это!»

Мир к тому времени — вдовы, землянки, деревня — почти не изменился. Зато Васька перерос друга, стал носить очки (какие-то осколки в перевязанной нитками оправе), не терпел постоянства и отличался деловитостью необыкновенной. Правда, матери от этой деловитости хлопот не убывало: ходил за водой или полол в огороде из-под палки. Но в затеях своих часто бывал упорен.

Начал однажды копать во дворе яму. Матвей с интересом смотрел за ним издали, а потом не вытерпел и подошел. Васька уже углубился по колено и заметно устал. Поэтому отбросил лопату и занялся вслух непонятными расчетами:

— За каждый час — полметра. Если копать четыре часа в день, получится два метра. За десять дней двадцать метров! Понял?

Очки у него постоянно сползали на кончик носа, поэтому он сильно задирал голову.

— Нет, — сказал Матвей.

— Где тебе! Урал — понимаешь? Где ни копни — золото, руда, уголь. Я думаю, здесь уголь должен быть. У нас как раз дрова вышли. Вот добро будет с углем! Жарь всю зиму без оглядки!

— А если нет его здесь?

— Есть!.. Только разве глубоко очень. Да я все обдумал: уголь, может, и не встретится, а вода обязательно. Добро, когда колодец во дворе!

Матвей уважительно посмотрел на дно ямки. За водой с бугра ходили далеко. Это нелегкое занятие прочно вошло в обязанность ребят, а Васька говорил убежденно.

Начали рыть вдвоем.

Пришла с фермы Васькина мать, обошла яму (теперь она землекопам была по грудь). Ни о чем не спросила, только вслух подумала:

— Вот и ладно. Нужник переставим на это место.

Васька презрительно смолчал. Сейчас он не мог представить, что венцом их вдохновенной работы будет все-таки нужник.

На другой день они выкопали совсем мало: выбрасывать землю из тесной ямы оказалось очень трудно. Работу решили временно прекратить, тем более что у Васьки родилась новая идея: поставить на землянке ветряк.

В воскресный день Васькин дядя, Симон Богаткин, привез дрова. Расчет был по-родственному: угощение. Симон засиделся до сумерек. Когда, уже веселый и нетвердый на ногах, шел по двору, вдруг громко охнул от неожиданности: потерял твердь под ногами. На брань выскочила из избы мать, запричитала:

— Он, он, паразит, накопал!

Впрочем, Симон свалился удачно, а на другой день переставил нужник на новое место.

Васькины затеи редко кончались добром.

Радовались в деревне, когда в избах и на улицах загорелись электрические лампочки. Только на бугре свет почему-то был тусклым, а по вечерам даже