Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота

— С кем же это у тебя «все вместе»?

— Вон сидит… Тамара….

Хорошенькая девушка, сидевшая в первых рядах, в смущении опустила голову. Словно не заметив этого, Бабалы спросил:

— Кто здесь Тамара, признавайтесь!

Голубоглазый повернулся к девушке:

— Встань, Тамара!.. Чего прятаться, дело-то серьезное. Потом, может, сложней будет его решить.

Девушка встала, не поднимая глаз.

— Друзья мои, — сказал Бабалы, — как я вижу, мы поспешили с вашим распределением. Жизнь вносит в путевки свои коррективы. Что ж, работайте вместе. Надеюсь, вы нам скажете, когда будет свадьба, и пригласите на нее, а?

Молодежь загудела, возбужденно, довольно. А к Бабалы уже обращалась, конфузясь, круглолицая толстушка:

— Мне тоже можно вызвать?..

— Ба, еще одна свадьба? Вызывай, сестренка, вызывай!

— Да нет, я хочу, чтоб мама моя приехала…

— Еще лучше!.. И не беспокойся, дело и для нее отыщется. В крайнем случае, обеды будет готовить, есть уже у нас на участке такие заботливые мамы. — Бабалы обвел глазами собравшихся и заключил: —Вопросов вроде больше не предвидится? Ладно. Еще раз от души повторяю: добро пожаловать, молодые мои друзья! Желаю вам решительных побед в решающих схватках с пустыней]

Молодежь стала с шумом расходиться.

По дороге к конторе Бабалы то и дело задерживали строители, он на ходу старался разрешить вопросы, с которыми к нему обращались, сразу ухватывая цепким, опытным взглядом, кто перед ним: честный труженик или хитроватый «работничек».

В конторе его поджидал Хезрет Атаев. Бабалы прошел вместе с ним в свой кабинет, усадил его, сел сам, спросил:

— Как дела, Хезрет? Сумкой своей не собираешься больше кидаться?

Прораб виновато улыбнулся:

— Бабалы, кто старое вспомянет…

— Ладно, забыл, забыл! Что там с нашим незаменимым Мурруком Гышшиевым?

— Идет следствие.

— Если идет — значит, к чему-нибудь придет. Рабочие из Гульбедева все выздоровели?

— Уже в бригаду вернулись. Должен тебе сказать, со снабжением стало куда лучше.

— Муррук-хан все ссылался на объективные трудности… Но одни их выдумывают, а другие — преодолевают? Как Нуры и Володя? Они ведь вместе работают?

Хезрет замялся:

— Тут такая история… Работали они здорово, мы их даже премировать хотели…

— Они что — повздорили?

— Понимаешь — Володя сорвался. Прогулял сутки. Теперь волосы на себе рвет, да поздно. Нуры, тот успокаивает парня, как может. Даже попросил меня — ничего не говорить тебе об этом случае. Но больно уж сам Володя переживает: я, говорит, подвел начальника, как после этого на глаза ему покажусь? Боюсь, как бы он со стыда-то не бросился бежать куда глаза глядят.

— Ты, Хезрет, последи за ним. Сам знаешь: такие тяжкие раны, какая у него была, быстро не заживают. Сорвется еще раз, да и покатится вниз… А мне кажется, он еще может стать человеком. Настоящим рабочим!

— Да я бы его не променял и на сотню «работничков», как ты их называешь.

— Это не я — Мухаммед. Приоритет за ним. Так не выпускай Володю из вида, договорились? Премии, думаю, не стоит его лишать. Он на доверие откликается больше, чем на наказание. Нуры, смотрю, это понял…

— Твой Нуры вообще молодчина. За что ни возьмется, дело кипит у него в руках. Когда на скрепер-то сел, а считается одним из лучших наших механизаторов!

— Я знал, что за него не придется краснеть.

— Только в последнее время он все ворчит: дескать, если бы меня и командировали в Ашхабад, я все равно не мог бы поехать, так командируйте сюда мою жену. Не пойму, всерьез он это или, как всегда, шутит.

— Разберемся. Нуры я во всем готов пойти навстречу. Как и всем истинным патриотам стройки!

Простившись с Хезретом, Бабалы принялся за письма. Первым ему попалось послание от отца. Артык, конечно, и не подумал извиниться за долгое молчание — просто излагал все, что произошло с ним после отъезда из Рахмета. Перед Ашхабадом он заглянул домой да и застрял там. На совхозные отары, находящиеся на отгонных пастбищах, напала какая-то болезнь. Артык, естественно, поспешил туда, недаром же Айна часто говаривала, что за овец своих он и жизнь готов положить. В письме он подробно сообщал, что случилось с овцами, какие меры он принял. В общем, Бабалы понял, что отцу было не до Ашхабада. Да и мать, как писал Артык, отговаривала его от этой поездки, поскольку, после долгих размышлений, пришла к выводу, что незачем кланяться в ножки незнакомой горожанке, когда в ауле невест полно. Сам Артык, впрочем, придерживался другого мнения и от затеи своей пока не откат зался, решив следовать совету моллы, который говорил: выслушай женщину — и поступи наоборот. Но сперва ему надо съездить в Турткуль, приобрести там баранов — производителей ценной породы, дающей сур*. Пока же насчет Аджап и ее назначения им придется похлопотать самим, но так, чтоб все было по закону и по совести. Под конец Артык передавал от матери и от земляков «тысячу приветов».

Письмо было в духе отца: без особых эмоций, но с добросовестной информацией.

Бабалы стало ясно, почему у Аджап все осталось по-прежнему, но утешения эта ясность не принесла. Аджап, наверно, уже на пути в Карамет-Нияз… Свадьба откладывается на неопределенное время.

Правда, когда он последний раз виделся с Новченко, то все-таки, набравшись решимости, попросил его помочь с переводом Аджап в Рахмет. Пришлось, конечно, признаться, что это его невеста, и терпеливо выслушать соленые шуточки Сергея Герасимовича. Но вряд ли тому в столь короткое время удалось что-либо предпринять, а может, он и забыл, в деловой суматохе, о просьбе Бабалы.

Мысли его прервало появление секретаря, доложившего, что какой-то молодой человек настаивает на приеме.

— Я же сказал, что никого сегодня не принимаю.

— Это, кажется, новый врач…

— Вот как! — Бабалы был несколько ошеломлен таким совпадением. — Тогда пусть войдет.

Спустя минуту перед ним предстал худощавый парень в аккуратном сером костюме, с аккуратно повязанным галстуком и аккуратной прической.

Смерив его не слишком-то приязненным взглядом, Бабалы сухо сказал:

— Слушаю вас.

— Моя фамилия Дурдыев. Я направлен к вам после института врачом. В вашу поликлинику.

— Я знаю, что должен был прибыть новый врач.

— Вот… я прибыл. Только неувязка получилась. В райздрав пришла телеграмма: наш министр приказывает перевести меня в Карамет-Нияз…

— Хм… А к нам кого же? Мы ведь тоже посылали заявку на врача.

— А сюда — Аджап Мергенову, мою сокурсницу, которая получила назначение в Карамет-Нияз.

Бабалы чувствовал себя неловко.

— Вас что же, не устраивает этот перевод?

— Товарищ Артыков, мы ведь люди, а не карты, которые можно тасовать и так, и эдак. И не ашички * — чтобы играть нами.

— Мда… Что же вы от меня хотите?

— Чтобы вы, как начальник участка, опротестовали приказ министра. Я думаю, и Мергенова со мной согласится.

— Возможно, возможно…

Бабалы потер ладонью щеку. Знал бы ты, дорогой, как обстоит дело в. действительности! Аджап только обрадуется этому приказу: ради того, чтобы она работала в Рахмете, и заварилась вся эта каша. Так, Новченко, значит, похлопотал за нее перед министром… А он, Бабалы, еще сомневался в Сергее Герасимовиче. Нет, на него, можно положиться! Все, выходит, устраивается по желанию Бабалы, надо бы радоваться, а у него почему-то скверно на душе…

Как-то жалеюще глядя на посетителя, он медленно проговорил:

— Знаете пословицу, товарищ Дурдыев: ручка на казане приделывается там, где захочет мастер. Министру виднее: кому где работать. Не нам с ним спорить.

— Верно, виднее. Потому все мы без разговора отправились туда, куда нас назначили. Мне повезло: я родом из этих мест. И уж раз меня направили именно к вам, то, естественно, у меня нет особого желания тут же перебираться в Карамет-Нияз неизвестно по какой причине.

— Ну, у министра, возможно, имелись причины дать новое указание.

— Ума не приложу, почему он это мог сделать.

— Скажем, у Мергеновой в Рахмете — родня.

— Тогда бы она сказала об этом при распределении.

Бабалы начинало раздражать упрямство этого парня. Ну, что бы ему сразу согласиться поехать в Карамет-Нияз. Не все ли равно, в конце концов, где лечить людей? Гм, но ведь ему и Аджап не все равно… Может, и у Дурдыев а имеются основания держаться за Рахмет. Тем более что он и был сюда назначен. Нехорошо получается… Как писал отец, «не по совести»…

Бабалы продолжал уговаривать парня уже через силу, внутренне морщась брезгливо от своего ханжеского тона:

— Поймите, товарищ Дурдыев, для нас самих удобней иметь врача-мужчину, а не женщину. Сами знаете, как капризен прекрасный пол. Вы ведь, как солдат, сразу вскочите на ноги, если даже вас поднимут среди ночи. И поспешите туда, где в вас нуждаются. А женщину ночью и не решишься разбудить… Так что я с удовольствием попросил бы министра оставить вас в Рахмете. Только боюсь: не послушает он меня.