Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

знаю как отблагодарить. Просто слов не хватает, — ответила спасенная без особого подъема, но я тогда вообразил, будто у этой девицы несгибаемый характер.

Она, выходит, шла от платформы домой, тащила авоську с продуктами, свернула в парк, и тут привязались эти двое, они топали следом и, толкая друг друга в бок, налаживали светскую беседу.

— Какая девочка! — говорил один, двигая приятеля локтем.

— Такая девочка и одна, — вторил его дружок.

А в темной аллее они обнаглели и стали делать самые неприличные предложения. Потом один ухватил за плечо. И она боится представить, что случилось бы дальше, не подоспей на помощь Андрюша. Он бросился, будто благородный, отважный лев…

Андрюша рассеянно пожал плечами, мол, было бы о чем говорить. Лесть отлетела от него рикошетом и пропала во тьме. Он казался подавленным, и мне пришлось взять бразды этой истории в свои руки.

Я окликнул Женю, она подошла, лицо ее было безразлично усталым, словно целый вечер она покорно ожидала, когда ее муж ввяжется в очередную драку и получит привычную дозу шишек. И теперь это свершилось, все позади — на сегодняшний вечер хотя бы, — можно отдохнуть до завтра.

— У нас-то в клинике культпоход в оперетту. Снова надо что-то врать, Противно. Ведь не скажешь про синяки, правда? А что подумают опять соседи, так лучше провалиться в землю!

Короткая сентенция предназначалась не Андрюше, а мне. В надежде на сочувствие мое.

Она сказала это, когда ее муженек отошел на освещенное место и принялся чистить брюки от пыли и сосновых игл. А я не знал, что ответить. Тут надо было ей поддакнуть, потому что она была по-своему права, и в то же время поддержать Андрюшу, не уступая в наших принципах ни на йоту, ибо мы по-своему правы чуточку больше. И это было сложной задачей. Женщины порой не понимают простых вещей, присущих мужчинам по самой их природе. В силу чего, не знаю, но это бывает частенько.

Пока я сказал:

— А вы на других не смотрите, судите сами: так ли поступает ваш супруг. Ну, как положено честному человеку, или иначе. Как делают мерзавцы, что ли.

— Я устала судить. Сплошные примочки! Мы же не на войне, правда? И нельзя жить без соседей. А им каждый раз долби одно и то же. Они кивают — мол, понимаем. А по глазам заметно: не верят ни черта. И потом хмыкают у себя и бог знает что разносят по поселку, — сказала Женя.

Она посмотрела на спасенную — ну, а что, мол, скажешь ты, из-за которой все и приключилось.

— Да, нехорошо, когда пренебрегают общественным мнением. Это не доводит до добра, — подтвердила спасенная с вежливым равнодушием.

Она стояла безучастно, и у меня мелькнула нелепая мысль, не подоспей мы, ей-то, в общем, было бы все равно, что бы потом случилось.

— И вот так он каждый раз, — сказала ей Женя с упреком.

— Он очень смелый. Робин Гуд, — ответила та без всякого выражения.

К нам вернулся Андрюша, и мы замолкли. Но к последней фразе он успел, к тому, что он отважен и вылитый Робин Гуд. В глазах его при этом мелькнуло что-то похожее на интерес и погасло, будто в темный колодец упала зажженная спичка.

Мы проводили отбитую пленницу домой, и только здесь у столба с фонарем разглядели ее хорошенько. Прежде всего она не имела ничего общего с традиционными красотками, которых то и дело спасают, рискуя здоровьем. Это было бесцветное создание с невыразительным лицом. И своим полным безразличием к собственной судьбе она нам отравляла заслуженную гордость освободителей.

— Ну что? Будем знакомы? — предложил Андрюша, немного отходя, и начал показывать пальцем, как при детской считалке: — Женя… Василий… Андрюша… А вы?

— Наташа, — промямлила она, будто выдавила из себя нечто, не имевшее ни цвета, ни запаха.

— Очень приятно, — отметил Андрей.

Она была в поселке новым лицом, появилась всего как неделю назад.

— Вообще-то, — сказала она принужденно, будто ее пытали, — дача куплена еще зимой, отцом, — и фамилия известного художника прозвучала в темноте, точно голос фанфар без всяких Наташиных усилий. Однако в ее исполнении это был всего лишь унылый звук, лишенный вдохновения. Так вот, ее отец приобрел эту дачу зимой и долго с ней возился, перекраивал на свой манер, и теперь прикатило семейство.

— А почему у вас раньше не было дачи? Почему она вам понадобилась именно теперь? Вот сейчас? Не хватало денег? Ну да? При таком-то папе? Его картины висят в каждой столовой! — вкрадчиво спросила Женя.

— Дача у нас была. В Лесной. Целых два этажа. Но там сыро, и мы перебрались сюда. Из-за меня, — вроде бы посетовала Наташа, но ей-то явно было все равно: переехали или нет, а если переехали, то кто тому причиной.

В это утро я спал допоздна. Наступило воскресенье, и можно было раскошелиться на длительный сон. Точнее, кое-что предстояло обдумать, и под этим предлогом мне удалось позволить себе выходной.

Я знал: это первый и последний день за все лето, который выпал мне нечаянно, как отдых. Когда мы покончим с нашей работой, их будет просто уйма, свободных дней. Хочешь — возьми целый отпуск на двадцать четыре дня. И швыряй их направо-налево. Или лучше всего уволиться и переехать в другой город. Но тогда будут слякоть и дождь. А летом этот день единственный, и его провести надо было тщательно, обсасывая каждую минуту. Я хотел разделить эту блаженную трапезу с женой, но не успел дозвониться в субботу.

— Она уехала к Насте. В Сорокино, — сказала ее подруга.

Настя тоже ее подруга. Ей, видно, скучно без меня, моей жене, и она поторопилась с поездкой.

Тогда я взялся за отдых один, сначала полежал с закрытыми глазами, потом целую эру вставал, одеваясь обстоятельно, бродил по комнате, лениво искал детали туалета, которые специально разбросал накануне, — ходил вчера, точно сеял.

На завтрак я решил проследовать прусским шагом, оттягивая носок, мимо хозяйской дачи. Короче было бы наискось, тропинкой через поляну, и здесь лежал мой обычный путь. Но сейчас я обладал несметным количеством времени, и мог себе позволить посорить часиком-другим, так вот пригоршней, загребая из кармана минуты.

На своей террасе кейфовали хозяева, попивая чай.

— Милости просим, — позвала старая балерина.

— Спасибо, спасибо, — сказал я, важно раскланиваясь, — но я бы прошелся еще. По воздуху для моциона.

— Была бы честь предложена. Смотрите.

Старуха источала добродушие. Едва я сделал шаг и поравнялся с террасой, она окликнула вновь.

— Василий Степанович, — произнесла она. — Вы встречали что-нибудь подобное? Этакого труса?

Старуха указала на