День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

— А где она до сих пор жила? Хозяева у нее есть?

— Нет у нее хозяев. И живет она неизвестно где. Вот как с тобой — кто пожалеет, у того и живет.

— Вы что же, нарочно мне ее сунули?

— Зачем? Я без умысла. Пускай, думаю, прогуляется.

— Все вы заранее знали. Не верю я вам.

— Считай как знаешь. — Сторож окунулся с головой в воду, шумно выпрыгнул по пояс, пофыркал, почесался, побрызгался я снова стал намыливаться.

— Как хоть зовут-то ее? — спросил Колобков.

— Дамка, — сказал сторож, отфыркивая с губ мыльную пену.

Колобков сел на велосипед и поехал. Он был расстроен, чувствовал себя обманутым, несправедливо обиженным. Дамка бежала у переднего колеса. На нее сердца он не держал. «Девочка, значит. Дамка. Да, моя дорогая, — говорил про себя Колобков, — женщинам, как правило, не везет. Терпи. Видно, судьба у тебя такая — быть бездомной, всеми покинутой».

В последующие несколько дней Колобков много времени уделил тому, чтобы всеми правдами и неправдами избавиться от собачки. Он заводил ее далеко в лес и убегал, прятался подолгу в корпусах дома отдыха, куда время от времени ездил звонить, предлагал незнакомым людям и детям погулять с нею — ничего у него из этого не выходило. Ожидание Дамка выносила много лучше, чем он. Колобков прятался, а она садилась и ждала, и он не выдерживал первым. Дамка была предельно внимательна и не совершала ошибок. Видимо, она сделала выбор и ни за что не хотела Колобкова теперь потерять.

«Ладно, — решил в конце концов побежденный Колобков, — пусть себе живет. Вот кончится отпуск, все равно уеду. А пока пусть».

Дамка ходила гулять с ним по лесу, сидела вечером возле его ног у костра, бежала у переднего колеса, если он куда-нибудь ехал.

Стала иногда лаять на тех, кто проходил мимо дачи. С хрипотцой, глухо, по-стариковски (собачка была, похоже, не первой молодости). Желала таким образом показать, что готова служить, если надо. «Помалкивала бы лучше», — ворчал Колобков.

Неожиданно закапризничала погода. Прохудился сентябрь, потек. Колобков сжалился и пустил Дамку жить на веранду.

Однако Маша, приехав на дачу в очередной раз, стала Колобкова ругать. Она говорила, что теперь на веранду войти нельзя, такой здесь противный запах стоит. Она ругалась и мыла пол на веранде шваброй. Потом сказала:

— А тебя, братец, между прочим, вызывают на работу. Зачем-то ты им там понадобился. Срочно. Звонили трижды. Сказали: день-два, не больше, и отпустим, и прибавим эти дни к отпуску.

Утром Маша уехала, пока Колобков еще спал. Он не захотел нарушать привычного распорядка дня. Дамка провожать Машу не ходила, потому что Колобков оставался на даче.

Он встал по обыкновению ровно в девять, не спеша позавтракал, покормил Дамку и тоже поехал в город.

Когда Колобков, одетый в дорогу, с портфелем в руках, запирал дачу, Дамка выла, скулила и ползала возле его ног. Видимо, понимала, что он уезжает.

Колобков шел к автобусной остановке, она потерянно семенила рядом.

Автобуса долго не было. Они ждали. К Дамке прямо на шоссе стал приставать крупный дворовый пес, живший при столовой в доме отдыха. Откуда-то прибежал и стал приставать. У этого пса собачьего имени не было, все звали его Аркадий Семеныч, потому что он был вылитый завхоз дома отдыха, которого также звали Аркадий Семеныч.

Такому стечению обстоятельств Колобков даже обрадовался. Теперь Аркадий Семеныч отвлечет Дамку. Раз столь бравый и видный из себя пес признается в своих чувствах, недвусмысленно дает понять, что важнее ее согласия ничего для него сейчас нет, то, надо думать, все прочие сентиментальные переживания сами собой будут забыты и отброшены.

Подошел автобус. Колобков вошел в задние двери. Дамка, укусив Аркадия Семеныча, подбежала к автобусу и, сунув морду в проем двери, поставила передние лапы на ступеньки. Вероятнее всего, она хотела запрыгнуть внутрь. Однако Колобков ее не пустил. Он испугался, что она действительно прыгнет в автобус. И чуть толкнул ее ладонью в грудь. Передние лапы Дамки упали на асфальт. А Колобков крикнул через весь автобус водителю, чтобы не тянул время и скорей закрывал двери. Тот послушался и закрыл.

Поехали. Колобков обернулся и стал смотреть через заднее стекло на дорогу. Дамка пробежала немного вслед удаляющемуся автобусу. Потом остановилась и села. Она все уменьшалась и уменьшалась в размерах. Прежде чем она совсем исчезла из виду, Колобков увидел, как к ней подтрусил Аркадий Семеныч и вновь начал домогаться ее любви.

2

Вернулся Колобков спустя два дня.

Подходя к даче, он был уверен, что Дамка лежит под скамейкой и ждет.

Однако под скамейкой ее не было. Не было ее и вообще нигде на участке.

Колобков расстроился, огорчился — неожиданно для самого себя. Он вовсе не предполагал, что не хочет, чтобы ее вдруг не оказалось под скамейкой.

В течение дня Колобков часто выходил из дома и смотрел, не пришла ли.

А вечером развел костер. Но и огонь что-то не успокаивал. Не возвращалось равновесие, ушло и не возвращалось. Одиноко сделалось Колобкову и непривычно тягостно. Сидел, пусто смотрел на огонь и печалился. «Странно, — поймал он себя на мысли, — пожалуй, впервые одиночество мне в тягость».

И тут услышал треск сучьев, шорох в траве, приближающееся учащенное дыхание — из темноты летела к нему Дамка.

Как же он этому обрадовался! Она лизнула ему руку и легла, как всегда, у его ног.

Колобков положил в, костер дров и начал подробно и обстоятельно рассказывать ей, зачем ездил в город. Какие у него там были дела и прочее.

На следующее утро они отправились в магазин за покупками.

Проезжая вдоль пруда, Колобков остановился и слез с велосипеда. Ему пришла в голову идея искупать Дамку, а то она слишком уж сильно пахла. Он бросил в воду палку и приказал: «Фас! Вон он! Фас! Возьми!» Дамка, однако, не понимала, что от нее хотят. Колобков бросил другую палку и опять сказал: «Фас!» Потом бросал еще и еще, пока это ему не надоело и пока не понял, что это бессмысленно. Тогда он взял Дамку на руки и зашвырнул ее подальше в пруд. Она вынырнула и испуганно поплыла к берегу. Вышла, тряхнула шерстью, разбрызгивая застрявшие капли, и боязливо отошла от Колобкова в сторону. Он решил, что одного раза мало, она еще грязная, и хотел бросить ее еще, но она отбегала, не давала взять себя в руки. Бегать за ней, как мальчишке, Колобков посчитал