Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

жестяное сито, нещадно секла мое измученное тело. Я стоял разбитый и тихий и только что не скулил, как побитый щенок, подсчитывая уцелевшие и потерянные кости. Еще в Москве один старый газетчик мне говорил: «После  э т о г о  будто сидишь на пепелище. И может, все было, точно в лучших домах Лондона, тебя все равно терзает чувство абстрактной вины. Словно кого-то ты крепко обидел. Может, весь мир». Что верно, то верно. Я и сам  д р у г о е  утро начинал с телефонных звонков: «Скажите… я вчера… ммм… вас ничем… не оскорбил?.. Честно?.. И все же извините». Но сегодня кроме абстрактных меня грызла конкретная забота: не попадалось ли мое второе пьяное «я» кому-либо еще из студийных, помимо Льва? И что происходило здесь когда я трое суток был в полной отключке?

Одевшись, сбрив отросшую щетину, я отправился на поиски хозяйки, взошел на веранду и увидел ее в открытом окне. Она колдовала с ложкой у плиты, готовила какое-то снадобье. Что-то сыпала крупицами, а из кастрюли валил дым, словно, иприт, ядовитый газ времен Вердена.

— А, это вы? Ну как работа? — осведомилась благодушно балерина.

— Да кое-что вспахал, — прикинулся я скромнягой. — Да вот беда, когда пишу, ничего не вижу вокруг, Словно глохну и слепну. Работаю, как говорят, запоем… — Я чуть не откусил свой язык. — За это время тут ничего?.. Никто не приезжал? Не спрашивал?.. Вообще-то не должны, я ваш адрес не разбрасывал с крыши, но все-таки…

— Минуточку, сейчас припомним, — сказала она, положив ложку на стол. — Была женщина. Впрочем, она искала какого-то Иванова… Ну да, Иванова. Так и спросила: «Здесь не проживает Иванов?» А к вам никто не приходил. Продолжайте работать… запоем.

— Это принятое выражение, ставшее штампом, — пояснил я старухе, точно она была иностранной туристкой. — Хотя метафора не совсем удачна. Ну какая работа в запое? Согласитесь! — Я почувствовал облегчение, осмелел и даже ударился в философию.

— Народ знает, что говорит, — с улыбкой возразила балерина. — Будьте любезны, подержите. — Мне она протянула дуршлаг, сама взяла кусок марли.

Старуха откровенно и понимающе посмотрела на мои дрожащие пальцы.

С утра я вместо зарядки ходил в поселок, завтракал наскоро в железнодорожной столовой и сломя голову мчался на автобусе назад. Автобус трясло на разбитом асфальте, я стоял у дверей, готовый сразу припустить во все тяжкие, едва он подойдет к остановке. У хозяйки в девять воздушные ванны, она в чем мать родила гуляет на поляне посреди участка, и я должен проскочить к себе до того, как она сбросит одежды. Иначе ходи вокруг да около дачи, пока она закончит сеанс. Миновав на огромной скорости поляну, я забирался в домик, точно в дупло, и не высовывал носа до обеденной поры. И в эти часы для меня не было ничего важней листа чистой бумаги и блокнота. Я работал неистово, наверстывая упущенные дни.

Когда, потягиваясь, я, наконец, вылезаю на белый свет, Ирина Федоровна уже занята другой процедурой. Она подступает к весам. Они величиной с коробку для торта на десять персон и куплены еще до первой мировой войны. «На гастролях в Карлсбаде», — сказал она. С тех пор балерина регулирует свой вес с аккуратностью аптекаря. Только гирьками служит манная каша. Я видел, как она стояла на весах с тарелкой и, добавляя в себя микроскопические доли каши, следила за стрелкой.

Вечером я шел с прогулки, а она спрашивала из глубин своего полосатого шезлонга:

— Ну как делишки?

— Мои неплохо. Идут себе потихоньку. А ваши? — Я учтиво придерживал шаг.

— Сто граммов с утра.

— Туда или сюда?

— Сюда, — докладывала она.

Накануне было «туда» и так сохранялся баланс. На этом летучка кончалась, я шел к себе. Но как-то она переступила за пределы регламента, сказала.

— На вас приятно посмотреть. Такой благоприятный. Не то что наш босяк. Я имею в виду Андрея. Он сплошной головорез, от макушки до пят. Тут уж внучка промахнулась, но только не признается сама. Я говорила ей: целься в солидных людей, они настоящие мужчины. Мой третий муж едва не дотянул до кандидатской и умер, как простой доцент. Ему оставалось продержаться месяц. Но он не смог. Его не брало какое-то лекарство, настолько он был проспиртован. Однако мне было достаточно того, ну, чтобы оценить все это. Какие они, мужья, солидные люди. Вы меня понимаете?

— В известной степени, — сказал я уклончиво.

— Женечке бы такого, как вы, — признавалась она откровенно.

Я был польщен. Но жизнь приучила меня к солидарности мужской. Кроме того я был женат и любил жену, поэтому ответил:

— Что вы, они прекрасная пара. У него вся жизнь впереди.

— Тюрьма! Вот что у него впереди, — отрезала она, точно выдала страшную семейную тайну, и добавила: — Неотесанный молодой человек пошел нынче, если говорить по существу. Вот взять моего четвертого супруга, какой был полковник, и разве сравнишь с ним Андрюшу. Тот само благородство. Тоже был фантазер. Все рвался в Испанию, в бой. Только ему отказали. Не вышло — печень подвела, совсем затвердела от водки. Но умирал он все равно красиво. Даже не верилось, что это простая постель. Поле брани, да и только. Со мной была под халатом бутылка, и он мне сказал: «Ириша, долей завершающую, если так хочешь». И выпил за мое здоровье напоследок. Каков галантен, а?

— Скажите, а первый супруг? Неужели и он не ходил с синяками? — спросил я с неожиданным для себя интересом, еще и сам не зная, зачем.

— Без синяков мужчине, наверное, не обойтись, — произнесла она задумчиво. — Он был баритон, мой первый муж, и у него не ладилось с театрами, часто кочевал из одного в другой. Все-то ему хотелось спеть необыкновенную партию. Взбрело до мозга костей. Когда мы поженились, он притих. Придет, а я ему для аппетита, он и на диван. Ну, уж если на что наткнется, то и дуля под глазом. Чего не миновать, того не миновать. Он и умер от сотрясения мозга. Выпал из пролетки, да затылком о булыжник. И не приходя в сознание… Так я стала впервые вдовой. А внучкин Андрей получает на трезвую голову. Это не те синяки. Нет, не те.

В этом она была права, я с ней согласился. Я сам так считал: синяки бывают двоякого типа: по пьянке и на трезвую голову. И только вторые красят мужчин. Старуха вряд ли поймет. У нее свои понятия о чести мужчин. Я лишь кивнул, сказавши:

— У него они другого класса, синяки. Действительно, что и говорить: он их получает в здравом уме. Знает,