Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

лицом. Звук был отключен, и вихрастый, и выступающий беззвучно шевелили губами. Я приблизился к пульту, подо мной за стеклянной стеной сияла огнями большая студия. Внизу, у правой стены, Николай что-то втолковывал приме областного драмтеатра Мурашовой, размахивал руками и, кого-то изображая, привстал на носки. Тут же у камеры возился оператор.

Я перевел на пульте тумблер связи, и в аппаратную ворвался возбужденный голос Николая:

— Она как бы над всеми… Представляешь?.. Горизонт для нее как бы отодвинут дальше… Понимаешь?.. В отличие от них она видит завтрашний день… Не говорит, но видит далеко вперед! — Он снова привстал и взглянул из-под ладони в воображаемое будущее. — Теперь ты согласна?

— Ах, Коленька, не видит она ни вот столько. Всего лишь баба. Как все, — капризно протянула актриса.

— Не понимаешь, — изнеможенно произнес Николай. — Ну что с тобой делать?

— Жениться, — сказала Мурашова, и видимый мне ее большой черный глаз весело блеснул.

— Я? На тебе? — растерялся Николай.

Наш несгибаемый отважный режиссер боялся женщин, жаждущих вступить в брак, и боялся панически, до полной потери чувства юмора. В каждой из них Николаю мнилась угроза его творческой свободе. Супружеские узы он воспринимал буквально, как узы, и до сих пор ходил холостым. Когда я, возражая, расписал свою семейную жизнь с Тосей, он отмахнулся: «Ты — исключение». «Но счастливо большинство», — сказал я. «Они тоже исключение», — заупрямился Николай. «А закономерность, выходит, ждет лишь тебя, одного?» — спросил я, не скрывая иронии. «Выходит, одного», — грустно подтвердил Николай… Его боязнь стала на студии анекдотом, поэтому реплика примы вызвала оживление у всех, кто репетировал с Николаем. Повернули головы и заулыбались помреж и актер, снял наушники оператор, откуда-то выползли осветители.

— А почему бы и нет? Почему бы тебе не жениться на мне? Мы с тобой прямо-таки созданы друг для друга! — безжалостно сыграла актриса.

— Но я не намерен жениться, — начал отбиваться Николай, и на губах его вдруг выплыла счастливая улыбка. — Да и у тебя есть муж. Наташ? Ты что? Забыла? Какая ты смешная!

— Что тут смешного? Рушится семья! Я теперь разведусь. Ты мне нравишься больше. Умен. По-своему красив. И режиссер. Пусть даже телевизионный. Что еще нужно актрисе?

Ее глаз подмигнул кому-то, стоявшему за спиной оператора, почти подо мной.

— Ну, в общем, все поняли. Прогоним по тракту, — торопливо сказал Николай и заспешил к винтовой лестнице, ведущей прямо ко мне, в аппаратную.

Но мой кураж прошел, уж сейчас-то и в этаком виде мне вовсе не хотелось попадаться ему на глаза. Я припустил к выходу и, выскочив в коридор, едва не столкнулся со Львом.

— А ты как здесь очутился? — удивился он, отступая. — Ты же… — и тут он все про меня понял, ну если не все, то главное-то до него дошло. — Николай тебя видел?

Я покачал головой. Тогда он, выставив мощную грудную клетку, двинулся точно маленький танк, оттер меня в сторону и захлопнул дверь аппаратной.

— Слушай, алкаш, если ты попадешься ему на глаза, я не посмотрю на твою тяжелую весовую категорию… Я из тебя сделаю грифель, — зашипел Лев, упираясь подбородком в мой живот. — Учти: мое дело правое. Это придаст мне силы.

Он рисковал, испытывая свою смелость и мое благоразумие. Но я и сам только и помышлял о том, как бы поскорей убраться на дачу. Вот напишу сценарий — слева видеоряд, справа текст, — и тогда прощайте, коллеги! — сказал я себе.

— Ладно, — смягчился Лев, — я сам тебя выведу. Чую, вторично забор тебе не одолеть. А нам ты еще пригодишься. Авось.

И снова в сознании обвал, на этот раз я вынырнул из небытия на пороге собственной квартиры.

— Я чувствовала, что ты сегодня придешь, — призналась Тося, закрывая дверь.

Она и впрямь ждала, накрыла в комнате гарнитурный стол, за который мы садились только по случаю торжества, в обычные дни ели на кухне. Навстречу мне засеребрилась водка, заиграла в узорах хрустального графина. На дне его ярко алел стручок злого перца, желтели дольки чеснока. Но особо жене удавалась закуска. Вот и теперь она окропила водой длинные перья зеленого лука и шарики редиски, и овощи, будто налились свежим соком, на зелени, на редиске заблестела роса. Глядя на этот натюрморт, поневоле выпьешь, даже если тебя воротит от одного вида бутылки. До женитьбы я не опохмелялся, страдал, но не мог. И в первые годы нашей семейной жизни тоже было так. А потом началось. Помню, однажды на другое утро валяюсь в постели сам не свой, в голове свинец, в мышцах нервная дрожь — не человек, почти покойник, и слышу из кухни ласковый голос Тоси: «Вася, милый, загляни на минутку… Ну, иди, тебе станет легче… Глупыш, я же тебе не хочу плохого»… Я, охая, скуля, подчинился, вошел на кухню, а там, на синем, словно озеро, пластике стола этакая краса и графинчик…

— Мой руки и садись. В конце концов имеешь право на отдых, — заступилась за меня жена, перед Николаем, наверно.

Я поднял графин, сжал на длинном горлышке пальцы, точно душил змею. В хрустальном брюхе графина панически заплескалась водка.

— Осторожно! Порежешь руку! — по-матерински предупредила Тося.

— Не уводи разговор в сторону! — потребовал я.

— Мы что-то обсуждаем? Я не знала. Извини! — покаялась жена.

— Извинять буду потом. Сначала ответь: что это такое? — Я покачал перед ее глазами графином. На круглом Тосином лице отразился, забегал световой зайчик.

— Это? Водка. Не узнал? — Она лучезарно улыбнулась. — Да что с тобой, Вася?

— Говорю: не уводи! Я как сказал? Сухой закон!

— Хорошо. Дай я вылью ее в раковину. — И протянула руку к графину, хотя бы моргнула разок. Она у меня такая, уравновешенная.

— Не угрожай, — сказал я. — Думаешь, заплачу?.. Ну? Чего ждешь? Вылей, вылей! А я посмотрю! — И самоотверженно протянул графин.

Она, не поведя и бровью, понесла его на кухню. Я окликнул:

— Погоди!.. Так и быть, оставь. Но больше ни капли! И чтобы духа ее… пока не закончу фельетон.

— Дорогой, как хочешь, — кротко согласилась Тося. — Конечно, выпей и ложись спать. Утром вернешься на дачу.

— Выпью и поеду сейчас! — возразил я, пытаясь выбить ее из уютной колеи, наезженной за десять лет нашей семейной жизни.

— Делай, как тебе удобно, — мягко уступила Тося…

На сей раз мне повезло, — на запой ушло всего трое суток. В иные времена цикл убивал не меньше недели. На четвертое утро я принял душ, встав под железную бочку, в которой небось когда-то держали керосин, а теперь вознесли на столбы, — и вот тебе монумент хозяйской смекалке. Захолодевшая за ночь вода, прорываясь сквозь