Молния в черемухе - Станислав Васильевич Мелешин

Он всегда отвечал:

— Здоровье при мне. Дома все в порядке.

Сегодня они встретились — Быков и Зарубин. И вот на трамвайной остановке они стоят друг против друга. Один усталый после работы — Быков, второй с обидой на сердце — Зарубин.

Павел Михеевич осторожно разглядывает чистую одежду Быкова.

«Конешно… А сердчишко-то грязное. Его в душевой не пропаришь, не вымоешь. Накинешь на себя одежду какую — и скрыт человек. А жизнь-то свою никакими платьями не прикроешь…»

— Ну… здравствуй… — покровительственно бросил Быков.

— Здравствуй, здравствуй.

Зарубин нехотя пожал протянутую руку Быкова.

— Устал я, Павел. Домой иду. Завтра плавим марку стали твоего сына. Выпить бы…

Павел Михеевич усмехнулся, помолчал, а потом как бы между прочим проговорил, что если уж замещаешь мастера, то вот мой совет: не пить, тем более, что тебе доверили государственное дело. Зарубину неприятна была эта встреча, и он не скрывал этого. Ведь марка космической стали его сына, Виктора, будет выплавлена не им самим, а человеком, которого он лично не любит.

— Нельзя тебе пить. Запорешь плавку с больной-то головы!

— Мне? Нельзя? Рабочему человеку?

Быков скривил в усмешке губы, ударил кулаком о кулак, обиженно отвернулся и размеренно, степенно зашагал прочь к своему дому.

На трамвайной остановке стоял инвалид, опершись на два деревянных костыля.

— Ревматизм у меня. Ноги не ходят… — с извинением оправдывался инвалид перед Павлом Михеевичем.

«У Быкова ревматизм души, а ноги ходят. Ходят по земле, а душа без костылей…» — подумал Павел Михеевич, помог инвалиду войти в подошедший трамвай и неожиданно для самого себя подмигнул кондукторше.

IX

Сменно-встречное совещание уже подходило к концу. В красном уголке цеха, кроме мастеров, сталеваров, машинистов, крановщиков и канавных, находились представитель из Москвы Подобедов, начальник цеха Мозговой, и у самой двери незаметно сидел мастер Зарубин.

Виктор обрадованно подумал, что отец пришел, чтобы своим присутствием подбодрить его, но Павел Михеевич смотрел на него строго и недружелюбно. Виктор заметил, что отец недобро посматривает и на Быкова, но слушает его внимательно.

— Состояние печи — добротное. Сменное оборудование — желоба, чаши, ковши — на месте. Я думаю, что можно начинать.

Было слышно, как крякнул Зарубин и тревожно заерзал на стуле. С тех пор, как Павел Михеевич по болезни уволился с завода, он стал раздражительным и нервным, но сегодня он волновался по другому поводу и ждал удобного момента, чтобы высказаться, предостеречь, остановить непутевую затею сына.

Хвастливое заявление Быкова о добротном состоянии печи больно резануло его слух, и когда начальник мартеновского цеха Мозговой, о чем-то пошептавшись с представителем из Москвы, спросил его: «Вы что-то хотите сказать, Павел Михеевич?», Зарубин поднялся. Подобедов пригласил его к столу.

— Скажу. Я отсюда скажу свое мнение.

Сталевары, сидевшие спокойно и мудро, зашевелились, послышался шорох шепота, шуршание роб, а потом все притихли.

— Я много раз говорил сыну… Хм… инженеру Виктору Павловичу об этом… — Зарубин откашлялся, смутился и уже стал мысленно клясть себя, что зря он притащился сюда, не вовремя — и ему вдруг стало жалко сына.

— О чем же вы говорили сыну-инженеру? — мягко улыбаясь и протирая очки, спросил Подобедов.

— Ну, это наше семейное… А только мое мнение такое. Шестая печь, на которой будет произведена пробная плавка особой стали, стара. И совсем она не добротная, как хвалил ее здесь Быков. Она, как мне помнится, уже выдала столько плавок, что, пожалуй, скоро на ней не только особой, а и простой стали не сваришь…

Виктор почувствовал, как у него краснеют щеки. «Неужели отец прав?»

Быков сидел рядом с невозмутимым видом, только брови его нервически подергивались, и это говорило о том, что самолюбие мастера задето.

Когда Зарубин сел, Быков всмотрелся в Мозгового, как бы ища поддержки, но начальник цеха кивал ему: мол, говори.

— Ты не пугай нас, Павел… — начал, усмехаясь, Быков. — Здесь люди на работу пришли, а не разводить дискуссии.

«Ах, зачем он так: «на работу пришли»? Обидит отца…» — неприязненно подумал о Быкове Виктор.

А Быков уже разводил руками, рубил воздух ладонью и зло волновался, как на трибуне.

— Все подтвердят, что мы на этой печи варим сталь разных марок, различного назначения. И нержавеющие, и жароупорные, и хрупкие, и марганцовистые, и самозакаливающиеся, и даже хромоникелевые. Повторяю: печь добротная, и уж как-нибудь особую сталь марки Виктора Павловича она выдержит. Тем более, если учесть, что это начинаются первые пробные плавки.

Зарубин не сдавался.

— Я не зря пришел сюда, когда узнал, что особую марку будут варить на шестой печи. За двадцать пять лет работы эту печь я знаю, как свое сердце.

Все притихли. Все знали, что у Павла Михеевича больное сердце, и уж если он заговорил о нем, то не зря.

— Эта печь давно стала старушкой. Она поизносилась…

— А другие печи? — перебил Зарубина Быков.

— И другие не лучше. Вся разница в том, что на шестую за все годы наваливали столько, что иногда она не гудела, а трещала… Еще бы — премиальная печь, скоростная, боевая любимица всего мартеновского цеха.

Раздались голоса:

— Правильно говорит мастер Зарубин.

— Надо тщательно подготовиться.

— Попробуем! Не такую сталь варили!

Мозговой постучал карандашом по столу. Виктор поднял руку.

— Товарищи! Мы поставлены в исключительные условия. Время у нас ограничено, и не надо вдаваться в панику. Прав или неправ мастер Зарубин, но особая марка стали должна быть выплавлена. Я как инженер, как коммунист, как, наконец, изобретатель не имею права торговаться на совещании, когда все подготовлено, решено и ждет плавка.

Павел Михеевич вытер платком лоб и встретился глазами с сыном. Сказал извиняющимся тоном:

— Я, что ж, я только предупредить хотел. Дело-то не шуточное. Оно известно, наши души постарше…

Виктор опять вспомнил спор с отцом. Неверие отца камнем ложилось на душу.

Иван Сидорович Быков уверен, а отец — нет. Неужели отец завидует Быкову? Не может быть. Ведь скоро они породнятся, когда он женится на Клавдии.

«Да, завидует!» — решил Виктор и почувствовал невольное расположение к Быкову, к его уверенности и неприязнь к брюзжанию отца. «Наши души постарше…» — слышалось в ушах, как издевка.

И снова они встретились глазами.

— Отец! У меня плавка!

— Сын! У тебя ошибка!

Мозговой погладил ладонями небритые щеки.

— Здесь работа и… государство. Семейные споры разрешайте дома. Виктор Павлович, кого включите старшим на пробную плавку? Решайте.

Виктор Зарубин знал, что только отец может занять это почетное место и помочь ему, но было стыдно говорить об этом при всех, и он определил: