Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

Станция Стуасепт – и в километре от нее столица металлургии: директория железорудной промышленности, горная академия, правление электрометаллургических заводов и гидроэлектрическая силовая установка в миллион киловатт. Прочно стояла эта новая человеческая беспримерная природа.

Крейцкопф сразу поехал на место работ по извлечению глубоких руд. Администрация работ встретила его просто и задушевно: горные инженеры имели перед собой первоклассного техника другой области практики, и только.

Известно, что добывание железной руды с трехсотметровой глубины не может экономически оправдываться, здесь же опытным путем хотели доказать иное. Электромагниты, питаемые током в сотни тысяч лошадиных сил от гидравлической установки, были направлены полюсами в подземные районы залегания железных руд. Гигантские массивы руды с завыванием и грохотом, похожим на землетрясение, прорывали оболочку земли и вылетали на дневную поверхность, стремясь к полюсу электромагнита. В момент разрыва рудой последнего почвенного покрова особым автоматом в электромагните прерывался ток и сам электромагнит отводился в сторону. И глыбы руды вырывались из недр с горячим ветром, накаленные до бордового цвета трением о встречные породы, и, взлетев на сотню саженей, падали на материнскую землю, слегка зарываясь. Лебедка-самоход поднимала куски руды щипцовым ковшом, окунала в пруд для охлаждения и подвозила к конвейеру. Конвейер подавал руду к домнам.

Несмотря на огромную силу, нужную, чтобы вырвать руду из недр электромагнитом, сила эта тратилась лишь несколько мгновений, и потом – электромагниты питались током, добытым из энергии падающей подпертой воды, поэтому глубокая руда обходилась не дороже мелкозалегающей руды, добываемой обычным способом. И было что-то чудовищное и неестественное в том, что из-под земли вылетал металл, скрежеща и тоскуя на пути.

Вечером Крейцкопф обедал у одного производителя работ по магнитной добыче руды, инженера Скорба. Пожилой спокойный человек, один из конструкторов мощных добывающих электромагнитов, Скорб имел тихий нрав и лютую работоспособность. Скорб был одинокий: его семья – жена и две дочки – утонули в весеннем паводке горной реки двадцать лет назад. Скорб потом отомстил этой реке – он построил на ней регуляционные сооружения, сделавшие невозможными никакие паводки. Старший же брат Скорба, страстно им любимый, погиб на знаменитой железнодорожной Кукуевской катастрофе. И с тех пор Скорб существует один, если не считать тысячу электриков, слесарей, монтеров и горнорабочих, сплошных друзей Скорба.

Ночью, когда заснули и Скорб, и Крейцкопф, к ним постучали. Телеграмма Крейцкопфу: «Эрна получила смертельные ушибы случайной уличной катастрофе. Если вам она дорога, рад буду видеть вас. Нимт».

Крейцкопф не знал, что ему ответить, – и никак не ответил. Эрна была ему дорога, как в первый день встречи, но он не верил, что счастье человека возможно в той суете, тесноте и толкотне, какие есть на земном шаре.

Нельзя сохранить такое нежное устройство как любовь под кирпичами случаев и под червем забот: история несется и так трясет пассажиров, что у них головы отрываются.

Расцвело утро. Скорб сопел во сне, Крейцкопф глядел в окно – в горный яснеющий сумрак. Руда трясла землю и колола воздух резкими артиллерийскими ударами.

Крейцкопф не очень страдал: еще в тюрьме он отучился от этого. Но вернее, его отучила страдать жизнь, долго бившая его по одному месту, так что это место покрылось шершавой кожей, как пятка, и поэтому никакой гвоздь не берет теперь сердце Крейцкопфа.

Утром Скорб и Крейцкопф поели рыбы и собирались уходить. Крейцкопфу принесли вторую телеграмму: «Смертельная опасность миновала, Эрна останется только искалеченной. Прошу прощения за беспокойство. Нимт». Крейцкопф долго думал, что же ответить Нимту, молчать было явно неудобно, – это подтвердил и Скорб. И Крейцкопф ответил коротко, но внимательно: «Прощаю беспокойство. Жене вашей Эрне желаю здоровья. Крейцкопф».

Через час Крейцкопф уехал в столицу.

Снова зачихал газовоз и забормотали колеса. Пышное лето плыло в вечном сиянии солнца, а за спиной Крейцкопфа целовались супруги, и Крейцкопф нарочно долго не оборачивался, давая им волю.

Приехав домой, на мертвую постройку, Крейцкопф не знал, чем ему заняться: до начала работ оставалось не менее четырех месяцев.

И он нечаянно занялся чтением: купил раз книжку в шатре у древней стены, пришел домой, зажег свет, открыл книгу, а там значилось:

Я родня траве и зверю

И сгорающей звезде,

Твоему дыханью верю

И вечерней высоте…

Дальше шли скучные слова, а потом опять:

Я не мудрый, а влюбленный,

Не надеюсь, а молю.

Я теперь за все прощенный,

Я не знаю, а люблю.

Кончалась книжка словами мудрой печали:

И неустанно ищет смерть того,

Кто слишком резко движется во мраке…

Очарование смутной мысли – мысли, смешанной с горячим и скорбным чувством, охватило всего Крейцкопфа.

И он читал и читал, пока комната стала желтой от зари и электричества. Он подкупил днем еще десятка полтора дешевых книг, заинтересовываясь лишь словами названия книг, это были: «Путешествие в смрадном газе» Бурбара, «Человек, сыпящий песок и гравий» Овражина, «Голубые дороги» Вогулова, «Зенитное время» Шотта, «Антропоморфная революция» Зага-Заггера, «Лунный огонь» Феррента, «Отродье кузнеца» – три тома Мархуда, «Бабье в Бабеле» – исследование Кеггерта, «Антисексус» Беркмана, «Социальное зодчество» Далдонова, «Тряска Смерти» Иоганна Бурса, «Толстый человек» Кермана-Каримана, «Всегда ли была и будет История и что она такое наконец и в самом деле?» – философия Горгонда, и множество других книг.

Крейцкопфа поразил книжный мир: он никогда не имел времени для чтения. И он мыл и промывал свой мозг, затесненный узким страданием, однообразным трудом и глухою тоскою. Он увидел совсем новых людей – мрачных, горячих, подводных, ревущих страстью и восторгом, гибнущих в просторе мысли, торжествующих на квадратном метре в каменной нише в стене, отдающих любимую за странствие, ищущих праведную землю и находящих пустыню, бредущих по песку и набредающих на воду, гору и животворное дерево, уходящих в страны изуверов, меняющих тепло дома на ветер ночного пути…

Люди шли перед Крейцкопфом не как толпа, а как странники, нищие, как бродяги, бредущие зря с туманными глазами. Крейцкопф отметил: литература, это учение о людях, не знает счастья, а самое счастье, где оно есть, лишь предсказывает близкую беду и землетрясение души.

– История, конечно, есть дорога, а в дороге всегда неудобство и ожидание конца путешествия, – разгадывал книги Крейцкопф. – Люди, наверное, доедут до своей станции… А зачем же они поехали тогда? Они не поехали, их выбил из наилучшего состояния катаклизм природы, они потеряли равновесие в отношении к природе, и теперь вновь домогаются его