Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

— Таким и должен быть новый рабочий, — впервые вступая в беседу, сказал Воловик.

— Всезнайкой? — ехидно отозвался Гусаков.

— Широким профессионалом, спокойно уточнил Воловик. Его речь с мягким украинским выговором бы­ла лаконична, и каждое слово казалось взвешенным.

— Совмещение профессий? — насмешливо подхватил Гусаков. — Очередная мода! Всего понемножку и ничего как следует!

— А если несколько профессий как следует? — не отступил Воловик.

— Во-во! Знаешь, милок, в старое время, бывало, у проходной с утра толпились люди. Стоят и ждут, не понадобится ли рабочий. И вот выйдет мастер и спра­шивает: «Ты кто? Токарь?» — «Токарь». — «А слесарное дело не знаешь?» — «Знаю». — «Оно хорошо, да мне сейчас столяр нужен. Ты, случаем, столярничать не уме­ешь?» — «Могу и столяром». — «Ну, так поди прочь. Раз много дел знаешь — значит, ни одного не знаешь толком!» Вот как раньше-то рассуждали!

— А вы с этими рассуждениями согласны? — в упор спросил Воробьев, и выражение лукавства, как во время давешней беседы в цехе, промелькнуло в его беглой улыбке.

— А ты мне что за прокурор! — рассердился Иван Иванович.

От горячего чая выветрившийся было хмель снова ударил ему в голову, и, как всегда в таких случаях, ему захотелось ссориться.

— Ты со мной не спорь. Ты стань со мной к любому станку, вот и поспорим делом, чья возьмет. Я, по край­ней мере, совмещение профессий не проповедовал и на плакаты не набивался, а к какому станку ни поставь — никому не уступлю.

— Вот об этом мы и говорим, — добродушно согла­сился Воловик. — Вы и в старину делу научились, кон­серваторов не слушали. А сейчас быть узким специали­стом — стыдно и неинтересно! К тому ж, наш новый рабочий учится. А когда постигнешь теорию, скажем, обработки металла, тянет освоить весь процесс, все опе­рации.

— Новый рабочий! Новый, новый — заладил; будто и впрямь с другой планеты прилетел он, ваш новый рабочий! — не унимался Гусаков. — Старые мастера, вишь, консерваторы, а они — эпоха! Всемирно-историче­ские люди!

— Знавал я в молодости одного мужчину, — сказал Клементьев, ни к кому не обращаясь, и все его стари­ковское, сухое тело затряслось от сдерживаемого сме­ха. — Так тот мужчина начинал новую эпоху, выкатив на тачке старорежимного мастера.

Иван Иванович даже руками взмахнул:

— Так ведь теперь и нас с тобой, Кузьмич, в старые записали! Пусть не старого прижима, а все-таки вроде девятнадцатого века перед новыми! Теоретики! Профес­сора! Скоро по-французски заговорят!..

— Почему бы и нет? — сказал Воробьев, улыбаясь Клементьеву. — Я как раз изучаю английский язык.

— Все в профессора выйдут — кто же у станков останется?

— Ваша беда в том, Иван Иванович, — снисходи­тельно объяснил Воробьев, — что вы не видите: измени­лось положение рабочего в производстве. Мы же не ис­полнители, а созидатели!

— А я не созидатель? — весь вскинулся Гусаков.

— Созидатель, — охотно согласился Воробьев и до­бавил, посмеиваясь: — Только механизируете свой уча­сток медленно. И рационализаторские предложения сво­их рабочих выполняете тоже медленно.

Иван Иванович вскочил, багровея:

— Ну, ну, учись скорее, на мое место станешь! А я давно самокритики не слышал, соскучился по ней! — Тя­жело шагнул в прихожую, дернул с вешалки пальто, нахлобучил, на голову шапку. — Спасибо этому дому, пойдем к другому!

— Ну, зачем же так? — неожиданно появляясь возле него, сказала Груня и сняла с него шапку, за рукав по­тянула пальто. — Экий вы скандалист, Иван Иванович! Садитесь, я вам чаю налью и курить, так и быть, раз­решу.

— Очень мне нужно твое разрешение и твой чай! — пробурчал Иван Иванович, добрея и позволяя Груне от­нять пальто. — Раз в неделю отдохнуть хочешь, и то душу разбередят.

— Нате вам чаю, и хватит ворчать, — Сказала Гру­ня и за плечи усадила старика в плетеное кресло. Сама она присела рядом с ним, улыбка так и просилась на ее румяное, оживленное лицо. Налила себе чаю, ровны­ми, белыми зубами надкусила ватрушку, да и забыла о ней и о чае забыла. Сидела, нехотя привлекая взгляды своей красой, а сама была как будто далеко отсюда или прислушивалась к чему-то, что ей одной нашепты­вала жизнь.

Тут бы молодым людям поболтать с нею, поухажи­вать, а они будто воды в рот набрали. Ефим Кузьмич, ухмыляясь в усы, заговорил сам, и, конечно, о заводских делах, а Иван Иванович презрительно махнул рукой:

— Эх, Грунечка, мне бы лет двадцать скинуть, я бы знал, о чем говорить.

Груня повела плечами, предложила:

— Давайте в шахматы сыграем, Иван Иванович.

— Да вы разве играете?

— А конечно! Здесь разговор деловой, пойдемте в ту комнату.

Воробьев даже в лице переменился, раздосадован­ный ее невниманием. А Воловик, кажется, только того и ждал — он придвинулся поближе к Клементьеву, и на лениво-добродушном лице его появилось выражение энергии и упрямства.

— Я вчера вечером был в парткоме у Диденко, — сообщил он, сразу переходя к сути дела. — И оставил письменное заявление. Пусть разберутся. Вчера мне но­вость преподнесли — выдвигают мастером. Только бы, значит, в турбинный не отпускать! А какой из меня ма­стер?

— Ишь ведь... ловко придумали!

— Не будет этого, — спокойно сказал Воловик. — Мы зашли предупредить вас — не сдавайте позиций, ес­ли Диденко спросит. В турбинный я перейду. Это нуж­но — значит, должно быть сделано.

Слово «должно» прозвучало у него со всею силой. Он был не из уступчивых, этот парень!

— А пока суд да дело, мне нужна ваша помощь, — продолжал он, считая первый вопрос ясным. — Я уже работаю, но мне нужна помощь. Нужен приказ началь­ника цеха, чтобы мне предоставили материал и станки. Чтоб мои заказы выполнялись не из милости, а то пустяковину обточить — и то пороги обиваешь! И потом Женю Никитина — в помощники. Человек он способный, мне он подспорье, а ему польза.

— Целая программа, — заключил   Клементьев   и вздохнул. Дела, требующие согласований и споров с разными начальниками, тяготили его. Случай с изобре­тателем Воловиком был как раз таким тягостным слу­чаем, когда нужно было вступить в конфликт с другим цехом, спорить и ругаться с отделом кадров завода, с технологами, с начальником своего цеха... Любимов еще вчера сказал Ефиму Кузьмичу: «Конечно, я не прочь заполучить такого стахановца, как Воловик, но расшумелись вокруг его «изобретения» зря. Где оно? В мечтах. И пошел он не по тому пути. Снятие навалов! Нужно искать возможностей уничтожить эти самые на­валы, избежать их с самого начала, вот куда мы устрем­ляем рационализаторскую мысль!» Ефим Кузьмич отве­тил ему вопросом: «А если избежать их не сумеем? Ведь режет нас эта «досадная» работа, все сроки ре­жет». Любимов только усмехнулся: «А где гарантия, что Воловик придумает?»

Припомнив эти слова, Ефим Кузьмич сам усомнился в удаче Воловика — и точно, никто его проекта не ви­дел, нет еще готового проекта, а сколько требований у парня! Ведущему конструктору впору...

— Слушай, Александр... Васильевич, верно? Так вот, Александр Васильевич, требовать ты требуй, раз правоту чувствуешь. Но скажи ты мне по совести: есть у тебя уверенность? Выйдет у тебя? Или это еще мечты?

— Должно выйти, — без запинки ответил Воловик, и опять слово «должно» прозвучало со всею силой. — А мечта ли? Не знаю, Ефим Кузьмич. Может, и мечта, да реальная. Мне так кажется, что готовая вещь проста, а путь к ней сложен, и начинается все с фантазии. Вот вы смотрите.

Руки его оторвались от стола и так точно передали профессиональное движение, что Ефим Кузьмич увидел и напильник в правой руке, и узкие зазоры между ря­дами острых лопаток, и напряжение левой руки, ищущей опоры для всего тела, пригнувшегося к рядам лопаток, пока правая рука на весу изгибается между рядами и осторожно, стараясь сплющиться и уберечься от острых, колючих ребрышек, спиливает еле заметные наросты металла.

Правая рука продолжала равномерно двигаться, без конца повторяя одно и то же заученное движение паль­цев, кисти и локтя, и вдруг Клементьев ясно уловил ритм и механику этого повторяющегося движения, и сквозь них проступил замысел изобретателя — нет, еще не решение, а именно первоначальный замысел, под­сказанный работой умелой человеческой руки точно так же, как когда-то полет птицы подсказал идею самолета.

Воловик заметил, что отправная точка его фантазии понята. Он поискал по карманам карандаш и блокнот, уверенно начертил несколько беглых схем.

— Вот так, — приговаривал он. — Или так... Или вот этак... Понимаете? Все дело в том, чтобы суппорт легко разворачивался под углом, легко менял направ­ление... — Он захлопнул блокнот и сунул его в кар­ман. — Сейчае пробуем. Делаем. Женя мне помогает, вот он помогает, — Воловик кивнул на Воробьева, — Алексей Алексеевич Полозов помогает. Да ведь сколько можно партизанить? Все между прочим, просьбами да уговорами, заготовки тащишь где придется… да и ве­черами приходится работать.