Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский

Неподалеку была застава, а здесь, у озера, расположился питательный пункт. Летом тут бывало много машин, в дощатом бараке-столовой сидели на скамьях шоферы, расстегнув куртки и распустив пояса, хлебали огненную шурпу, отдыхали, курили, перебрасывались солеными шутками.

Шурпа была и сейчас. Полную до краев тарелку налил Самохину одноглазый повар Сатарлы. Сел рядом и смотрел, вздыхая, как жадно ест Самохин. Пусто было в столовой. Посвистывал ветер сквозь неплотно пригнанные рамы уже зло, по-зимнему.

— Что везешь? — задал Сатарлы традиционный вопрос.

Самохину неудобно было рассказывать про свою легкомысленную поклажу.

— Так, груз, — ответил уклончиво.

Сатарлы не обиделся. Здесь, в пограничной зоне, умели уважать чужие секреты.

— Далеко едешь?

— За Узень-Таш.

Сатарлы поцокал языком — далеко. Самохин угостил его сигаретой. Сидели, дымили. Смуглое, тронутое оспой лицо Сатарлы было покойно.

— Скоро перевалы станут, — сказал он, — совсем машины мало ходят.

— Да, — отозвался Самохин и встал: пора было устраиваться на ночлег.

Он шел и думал, что у Сатарлы нескладная жизнь. Зимой озеро оденется ледяной коркой, завоют метели. Некому будет варить шурпу. Будет Сатарлы сидеть у печурки, вздыхать, ждать лета, читать старые журналы «Юность».

На ночлег Самохина устраивал местный начальник — сержант Шматок, молодой, веселый, белозубый. Все четыре койки в домике были свободны, застланы свежим, слегка влажным от недавней стирки бельем.

— Выбирай любую, — сказал Шматок. — Тебя когда разбудить?

Перед тем как лечь, Самохин вышел из домика и сразу окунулся в черную, бездонную ночь. Ветер улегся, будто его никогда не было. Удивительная тишина стояла вокруг. Не было слышно ни шелеста листвы, ни журчанья воды в ручье, ни гуденья телеграфных проводов. Как будто все в мире остановилось, замерло, заледенело. На черном небе неподвижно, словно приколоченные, блестели звезды. Здесь, на четырехкилометровой высоте, они казались совсем близкими. Самохин поискал глазами Большую Медведицу и, не найдя ее, внезапно заметил знакомую звезду, которую всегда видел на этом месте. Первый раз ему даже представилось, что это он открыл ее. Она мерцала спокойным зеленоватым светом и почему-то напоминала ему детство, поля и такую же зеленоватую звезду над черными силуэтами скирд. Теперь он всегда загадывал, что, если увидит ее, все у него будет хорошо, все сбудется…

Темный силуэт возник рядом. Неслышно подошел Шматок, помолчал уважительно.

— Звездами любуешься?

— Угу.

— Да, красотища, конечно, — в голосе Шматка солидность боролась с мальчишеской восторженностью. — Я когда сюда в первый раз приехал, наглядеться не мог. Одним словом, крыша мира. Будет что рассказать детям.

Самохин покосился: не смеется ли?

— А у тебя что, дети есть?

— Нет, так будут.

— Планируешь, значит?

Шматок смущенно кашлянул, но ответил бодро: — Ты даешь, Самохин. Это каждый планирует…

«Вот, моложе, а планирует», — подумалось Самохину.

Шматок помолчал, спросил негромко:

— Ты когда обратно поедешь?

— Дня через два…

— Я тебе письмецо дам, в городе передать.

— Зазноба, небось?

— Девушка знакомая. Она здесь с геодезистами была летом. В общем познакомились.

Самохин почувствовал, как горечь неудержимо подымается к сердцу. Но сдержал себя.

— Ладно, — сказал, — передам.

Он затянулся последний раз и бросил папиросу. Она светлячком метнулась вниз, в обрыв, и погасла на лету.

6

Выехал он в шестом часу. Высоко вверху, как над гигантским колодезным срубом, чуть начинало слабо голубеть. Включил фары и, нашаривая дорогу, стал подыматься вверх по ущелью.

Через час посветлело, но дорога впереди была пустынна, словно никто до Самохина не ездил по ней. Хребты становились все более дикими и угрюмыми, уже не восхищали, а наводили тоску. Они расступились по обе стороны дороги, но плоскогорье было усеяно каменными глыбами. Все это напоминало картинку из «Техники-молодежи», где изображался лунный пейзаж. Снег был сдут ветром, и скальный грунт, покрытый древней пылью, словно подчеркивал космическую безжизненность окружающего.

Ну, ладно. Машина в порядке, бензину хватит. Доедем как-нибудь, не в первый раз. Лишь бы погода подержалась…

Самохин уже не раз с тревогой поглядывал на небо. С утра задул сильный ветер, такой холодный и резкий, что казалось странным, почему он подымает в воздух не колючий снег, а глинистую пыль. Белесые, злые облака появились на северо-западе, потихоньку заволакивая хребты. Но в небе еще пока было много синего цвета. Успеем проскочить.

Неожиданно вдали возникла черная точка. Самохин до рези в глазах всматривался, стараясь угадать ее очертания. Точка увеличивалась с каждой секундой и уже не было сомнения: навстречу ехала машина. Ею оказался старый, видавший виды «ЗИЛ» с крытым кузовом. Самохин узнал его сразу — это ехал Юсупов со своей кинопередвижкой. Широкая улыбка заранее растянула губы Самохина.

Они поравнялись, заглушили моторы. Юсупов вылез первый — маленький, сухощавый, в барашковой шапке, теплой куртке и потертых пехах. Он тоже заранее улыбался.

— Селям алейкум, Володя!

— Селям алейкум, Алташир.

Они не сразу отпустили руки: так полагалось старым друзьям. Володя знал Юсупова уже три года. Впрочем, его все знали в этих местах. Со своей черной кинопередвижкой тот ухитрялся пробираться в самые дальние кишлаки и становища, был шофером и киномехаником и лектором. Неторопливый, спокойный, образованный, по-восточному вежливый, он необыкновенно нравился Самохину. Иногда Владимир пытался походить на Юсупова сдержанностью движений и речи, но ничего не выходило.

Сейчас Юсупов смотрел на Володю своими черными глазами, чуть прикрытыми смуглыми веками. Трудно было угадать, сколько ему лет. Лицо его напоминало старую скалу — твердое, смуглое, с множеством тонких морщин. Слова он выговаривал отчетливо и певуче, как учитель русского языка, читающий стихи любимых поэтов.

— Куда держишь путь, Володя?

Самохин ответил, стараясь тоже говорить солидно и неторопливо.

Юсупов слушал молча, ничем не выражая своего любопытства.

— За Мургабом буран был, — сказал он. — Там, наверное, большой снег выпал.

Самохин невольно посмотрел туда, куда метнулась сухощавая кисть Юсупова. Среди тяжелых присыпанных снегом горных складок одна была чернее и глубже других. Туда лежала его дорога. Густые, пухлые облака уже громоздились в той стороне неба. Но он беспечно тряхнул головой:

— Ничего.

— Что-нибудь надо, Володя? Цепи есть?

— Есть, Алташир.

— Хорошо.

Юсупов опять помолчал, прикрыв веки.

— Двадцатого приходи на свадьбу. Племянницу выдаю. Будет большой праздник. Тындыр-кебаб будет. Обязательно приходи.

Самохин растроганно кивнул. Приглашение к Юсупову было большой честью. Но дело было не только в этом. Юсупов тем самым как бы говорил: все будет в порядке, ты скоро вернешься.

…Он ехал и думал об Юсупове. Почему так: образованный человек, окончил учительский институт, мог бы преподавать в школе, а ездит