Найти человека - Барто Агния Львовна

— Это не для тебя, — говорит мама.

Пройдет немного времени, — и, глядишь, Любочка, привыкнув не расстраиваться, и сама скажет: «Это не для меня»—и захлопнет книжку, вызывающую не одни веселые мысли.

Слышала я недавно возле сводной киноафиши короткий, но выразительный диалог. Девушка спортивного вида и два молодых человека с модными круглыми бородками обсуждали, какой фильм им посмотреть.

— Хорошо бы на «Анну Каренину» попасть, — сказала девушка.

— А чем этот фильм кончается? — осведомился один из ее спутников.

— То есть как чем? Она же бросается под поезд.

— Ну нет, тогда я не пойду… Не люблю портить себе настроение.

Думаю, что от боязни испортить себе настроение чужой бедой (даже увиденной не в жизни, а в кино) всего один шаг к эгоизму и бессердечию.

Может быть, родители бородатого молодого человека и не повинны в его жизненной позиции и он выработал ее совершенно самостоятельно. Но Любочкина мать настойчиво ведет дочку за руку как раз по этому пути. Видно, в ее думающую голову не приходит мысль, что голова-то может быть полна «заданий», а душа пуста.

Как-то перед своим отъездом во Францию я была в шестнадцатой специальной московской школе. Там есть музей, посвященный авиаполку «Нормандия — Неман». Музей — слишком громкое название для небольшой комнаты, где развешаны собранные детьми портреты советских и французских летчиков и выставлено несколько писем, присланных детям родственниками погибших. Ребята, конечно, понимают, что это не исторический музей, но все-таки…

Стоя у портрета де Сейна, мальчик лет двенадцати рассказывал ребятам помоложе о подвиге французского пилота:

— У де Сейна был парашют, а у нашего бортмеханика не было. «Прыгайте!» — дают французу команду с земли.

— И он прыгнул? — нетерпеливо перебивают слушатели.

— Нет, он не такой был, — говорит мальчик. — Он отказался оставить своего друга, они вместе погибли…

Дети попросили меня привезти им французской земли — они давно хотят зажечь вечный огонь перед портретами героев-летчиков, но для этого нужна чаша е русской и французской землей. Я пообещала, что привезу землю из Франции.

Это было не первое детское «международное» поручение. Еще в республиканской Испании однажды вечером мы услышали на затемненной улице настойчивые ребячьи голоса. У детей не было пропуска, но они так горячо доказывали необходимость послать советским детям подарки — раковины, собранные на берегу, что патруль дрогнул и пропустил их.

Как ни смешно, но раковины чуть было не стали поводом для осложнения на границе. Таможенные чиновники отнеслись к такому подарку недоверчиво: каждую раковину они рассматривали на свет и проверяли на ощупь — не скрыто ли в ней что-нибудь?

В конце концов мне их вернули, и я благополучно привезла их в Москву.

Теперь мне предстояло привезти из Парижа землю.

Пожилая элегантная француженка, с которой мы разговорились в самолете, не сразу поняла, о какой земле идет речь.

— Вам нужен земельный участок?

— О нет, гораздо меньше, совсем немного земли, килограмма два-три. Но обязательно французской.

В Париже, когда я рассказала о просьбе ребят, французские друзья поняли меня с полуслова.

Было высказано много предложений. Одни считали, что землю надо собрать по горсти в тех городах Франции, где родились летчики полка. Другие предложили взять землю с французского кладбища, где похоронены герои.

Все сошлись на том, что торжественная церемония передачи земли будет происходить в одной из школ в Бобиньи, под Парижем, где учится много детей из рабочих семейств.

Пригласили воспитателей, учителей, директоров других школ.

Лучшая ученица школы Моника Жанин вручила мне землю, привезенную с могилы капитана Мориса де Сейна.

После церемонии стихийно, все сразу, поднялись с мест. Девочки окружили меня и тоже, как взрослые, стали пожимать мне руки.

Французская земля в нейлоновом мешке (около двух килограммов) благополучно перелетела границы, и я вручила ее ребятам на торжественной линейке в шестнадцатой школе. И наши дети, соединив ее в чаше с русской землей, зажгли в своем школьном музее вечный огонь в честь героев, вместе сражавшихся против фашизма. Несколько горстей земли девочки отсыпали в мешочек.

— Мы ухаживаем за могилой Неизвестного французского летчика на Введенском кладбище, — объяснили они. — Хотим посадить возле могилы яблоню, потому что мы узнали, что яблоко — символ Нормандии. А пока положим на могилу горсть его родной земли.

Едва ли эти дети стали бы зажигать вечный огонь или заботиться о могиле незнакомого им французского летчика, если бы их постоянно берегли от сильных чувств и отгораживали от несчастий, принесенных войной.

Просидел у меня вчера почти весь вечер приезжий, из Воронежа. Подробно изложил обстоятельства, при которых расстался с младшей сестрой в детском доме. Потом взял сигарету, долго держал ее в руке, наконец закурил, будто готовился рассказывать мне о чем-то другом, глубоко личном.

— Человек я по природе неважный, — начал он и замолчал.

— Начало многообещающее, — пошутила я. И, видимо, некстати. Мой гость замкнулся, вызвать его на разговор мне больше не удалось.

Часто бывает: расскажешь по радио историю какой-нибудь семьи — как родные разлучились, что они пережили в разлуке, как соединились наконец-то. Расскажешь и думаешь: «Ну, этот поиск завершен, поставлена точка». Оказывается, это не так. Почти через год после того, как были найдены сыновья А. Р. Перевозкиной, радиослушатели спросили меня: а как теперь живет Александра Родионовна? Была рада, что могла ответить: «Все хорошо, она сейчас в Польше, гостит у младшего сына».

Вызвала меня на переговорную ревнивая бабушка:

— Прошу вас подействовать на мою Зину! (Зина — недавно найденная внучка.)

— Стряслось что-нибудь? — спрашиваю я. Голос бабушки полон негодования:

— Конечно! Так же нельзя! Зачем она продолжает переписываться с другой кандидаткой в бабушки, хотя уже совершенно ясно, что она моя внучка, а не чья-нибудь еще?

Успокаиваю ревнивую бабушку, стараясь попасть ей в тон:

— Безусловно, ваша кандидатура не вызывает никаких сомнений.

В общем, внучка нарасхват.

Один человек удивляется:

— Как вам пришла в голову мысль искать по детским воспоминаниям?

А другой словно упрекает:

— Что же вы раньше-то не додумались по воспоминаниям искать?

Так иногда по одной фразе можно угадать характер человека.

Он отрекомендовался опытным либреттистом и сообщил, что написал навеянную поисками потерянных в войну детей…

— Драму? — спросила я.

— Оперетту, — последовал ответ. Воспользовавшись паузой, вызванной моим недоумением, он начал было излагать сюжет.

— Постойте. Я не представляю себе трагедии матери в жанре оперетты.

— Напрасно! — поучительно возразил либреттист. — В современной оперетте возможен любой сюжет. Тем более что у меня все хорошо: моя молодая героиня находит свою мать.

— Лучше пусть она найдет жениха, — посоветовала я.

Мы не поняли друг друга.