Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

— Поэты, Алеша, всегда хотят несбыточного, — шутливым тоном произнес Виктор. — Тишина нынче дефицитней итальянской женской шубки с четырьмя разрезами, на оловянных пуговицах. Да и потом: зачем тишина простому человеку? Столько мыслей неуправляемых нахлынет, что и дело-то свое с гулькин нос покажется, и жить на белом свете тошно станет.

— Выходит, да здравствует оркестр?

— Выходит.

Григорий сидел, молча, не вступая в разговор. Он слыл среди друзей человеком настроения, к этому привыкли, а потому ему прощались и хладное молчание, и жаркая словесная драчка, в которую он порой бросался, очертя голову и, не очень-то подбирая выражения. Для них, предпочитающих высказаться намеками, обхаживающих предмет спора, как обхаживают лошадь перед скачками — то за ухом погладят, то похлопают по боку, то сахарком побалуют — для них Григорий представлял интерес безоглядной прямотой суждений.

Меж столиками замаячил официант, и Алексей подозвал его кивком головы.

— Нам бутылочку сухого, — сказал он.

— А может, обойдемся? — воспротивился, было, Виктор.

— Пустяки.

Они сидели, поглядывая по сторонам. В зале преобладали мужчины, сильно преобладали. За каждым столиком решались свои проблемы, строились свои планы. Мужчины тоже мастаки поговорить.

— Мы больше рассуждаем о жизни, чем живем, — сказал Алексей.

— Рассуждать, размышлять — наше главное отличие от остального одушевленного мира. Остальным дано только поступать, а мы имеем возможность порассуждать о поступках, — усмехнулся Виктор.

— Даже о несовершенных. Обременительное отличие.

— Кто-то подсчитал, — продолжал Виктор, — что в среднем человек тратит до часу времени в сутки на разговоры. Если бы удалось опубликовать все, сказанное им хотя бы за шестьдесят лет, то образовалась бы целая библиотека — тысяча томов по пятьсот страниц в каждом.

— Слушайте, — прервал их Григорий, — нельзя ли поконкретней? Ты же, Алексей, сказал, что у тебя серьезное дело, так? Травить баланду мне некогда. Завтра я должен быть на заводе раньше обычного.

Алексей нахмурился, сдавил пальцами бокал. Ему эта спешка была явно не по нутру. Порой к какому-нибудь выводу идешь настолько трудно и долго, что делиться им враз, под нетерпеливые взгляды кажется почти неприлично. Он увидел, что оркестранты возвращаются на свои места, и обрадовался: оттяжка обеспечена.

Но он просчитался. Поймав его взгляд, Григорий встал и направился к оркестрантам. Было заметно, что всем у них заправляет ударник.

— Вот что, — сказал ему Григорий, — мы не закончили важный разговор. Понадобится минут семь-восемь. Будем признательны, если вы еще отдохнете.

Он протянул ударнику десятирублевку. Тот опешил, вытаращил глаза, потом, когда до него дошло, буркнул:

— Годится.

— Ну, и ладно, — сказал Григорий.

— Грубо, но оригинально, — ударник вытер большим клетчатым платок обильно вспотевший лоб.

Вернувшись, Григорий поудобней устроился в кресле, словно давая понять, что разминка окончена, предложил:

— Выкладывай, Алеша, что произошло?

Алексей помялся, улыбнулся через силу.

— Ничего чрезвычайного, друзья. Просто… в общем, у меня с Аленкой тупик какой-то. Полное затухание. Не знаю, когда это началось, но сейчас уже такой ветерок меж нами, что озноб охватывает.

— И ты поскорей созвал нас под свой траурный флаг? — съязвил Григорий.

— Заткнись! — возмутился Виктор. — Вывихнутый, что ли?

— Если по каждому угасшему костру устраивать поминки… — Григорий обвел рукой уставленный тарелками и рюмками стол.

— …то костры перестанут гаснуть, — закончил за него Виктор.

— Если бы так!

Откровенно говоря, Григория обескуражило то, что сказал Алексей. Просто он сам не хотел себе в этом признаться. Да и как тут согласишься, примешь на веру, если десятки, раз встречался с ними, захаживал в гости, выезжал на различные пикники — и никогда не замечал ни малейшего намека на разлад. Милая супружеская пара, каких поискать. Поцелуются, когда надо, посмеются вместе, сдержанно, правда, но вместе. Предоставили друг другу полную свободу действий — если надо, ходи, куда хочешь, когда хочешь, с кем хочешь. В пору нынешнего матриархата не часто такое встретишь. Без деспотизма, без конфликтов. И вот — на тебе!.. Аленка тоже хороша, сестра называется. Хоть бы заикнулась. Впрочем, какой смысл?.. А ведь именно он их познакомил. Сколько с тех пор, лет пять прошло? Глупости какие-то…

— Зря я вас познакомил, — сказал он Алексею. — Сколько времени ухлопали.

— Ты-то причем? — вяло отмахнулся Алексей. Вид у него был беспомощный. Закончив институт и занявшись, как и Виктор, научной работой, он сразу же стал грузнеть, весь как-то помягчал, порыхлел, у глаз, на переносице затяжелели морщины.

«Что делается! — с горечью подумал Григорий. — А мы с ним почти ровесники. Сам он, невысокий, спортивный, с продолговатым сухощавым лицом, на котором все было обострено — и нос, и подбородок, и взгляд, вполне еще сходил за юношу.

— Есть любопытная притча, — сказал Виктор задумчиво, словно о каком-то народном средстве против сердечных болезней. — Приходят к богу двое и говорят: «Тобой нам отмерена короткая жизнь, но еще короче оказалась любовь. Мы прожили вместе всего пять лет, и уже пустота в наших душах, исчезло влечение друг к другу. У нас разные характеры, привычки, склонности, напрасно ты вначале зажег любовь меж нами. Сами бы мы никогда не допустили такой оплошности. А теперь потрачены годы… Как же все нелепо…» Бог был в хорошем расположении духа, он сказал: «Пусть будет по-вашему, дети мои. Хотя любовные дела я давным-давно передал на самообслуживание. Верну вам юность, но с условием: о том, что с вами случилось, вы не будете знать. Живите наново и поступайте, как сочтете нужным». Сложил бог ручки на животе, свистнул легонько — и годы слетели с них, как волосы в парикмахерской. Долго ли, коротко ли, но они снова встретились, полюбили друг друга, а через какой-то срок опять пожаловали к богу с прежней просьбой. Трижды он возвращал им юность. Но так ничего и не изменилось. И тогда бог сказал: «Дети мои, на вашей планете мелели реки, потому что вода испарялась, уходила в пески, — и вы бетонируете каналы, прокладываете трубопроводы, чтобы сохранить воду. На вашей планете установились ночи — и вы от лучины прошли путь к электричеству. Меньше стало одних минералов — и вы находите другие. Что же вы хотите от меня, дети мои?».

Помолчали, выпили, помолчали еще. Григорий продолжал в упор рассматривать Алексея, будто пытался в нем что-то найти, но не находил.

— А ты с Аленкой говорил обо всем этом?

— Нет еще.

— Почему?

— Перестань допрашивать, — разозлился Алексей. — Когда надо будет, поговорим. Хоть она и сестра тебе, но живет все-таки со мной. — Он тут же остыл и прибавил уже просительно: — Подсказали бы лучше, как дальше-то быть. Впервые я в таком тупике. Вам-то, старым друзьям, можно открыться. Что делать? Неужели расходиться?

Григорий и Виктор рассмеялись, невесело, правда, но рассмеялись. Оба были холостяками; что могли они посоветовать женатому человеку?

Григорий поднялся.

— Своей притчей Виктор подкрепил тебя с одной стороны, а я с другой: если боишься, что тебя покинут, найди в себе силы уйти первым.

Они направились к выходу. Вслед им во всю мощь ударил оркестр.

2

Григорий уже несколько дней намеревался попасть к директору завода. Но тот пропадал то на бюро горкома, то в министерстве, то на коллегии в «Киргизсельхозтехнике», то еще где-нибудь, и его секретарша, добрая и тихая Мария Николаевна, только разводила руками и улыбалась.

Но было у Симонова железное правило, которому он не изменял даже в пору самых крутых запарок: перед началом работы, до того, как начнут одолевать телефонные звонки, просьбы, жалобы, советы и разгоны, пройтись по заводу, самому увидеть, убедиться, понять, почему в одном цехе все идет ладно, а в другом намечается срыв. Конечно, не одни лишь производственные дела вовлекали директора в этот часовой или полуторачасовой «марафон» по заводу. Хоть коротко, но зато непосредственно на рабочем месте, где определяется истинная ценность каждого человека, он мог узнавать людей, вникать в их заботы, ибо здесь, а не в директорском кабинете, они чувствовали себя хозяевами положения, легче открывали свою душу.

Эта привычка директора была известна Григорию. Как, впрочем, и всякому, кто уже не новичок на заводе. И когда откладывать встречу стало невмоготу, он решил приехать пораньше, дождаться Симонова у проходной и следовать за ним по пятам до тех пор, пока не вырвет его согласия. В том, что директор заколеблется, кого поддержать нормировщика или начальника цеха, Григорий не сомневался. Но он добьется, вынудит, измором, наконец, возьмет. Пусть начальник цеха, этот заважничавший толстячок, зарубит на своем утином носу: с Панкратовым такие штучки не пройдут.