Самшитовый лес - Михаил Леонидович Анчаров

Огорченный этим обстоятельством, я с другой женщиной решил довести это дело до конца. И довел его с другой женщиной с большим успехом.

— Знаешь, почему я не боялась и действовала так смело? — спросила она меня. — Потому что я беременна, и мне пару месяцев ничего не страшно.

С тех пор, когда я читаю стихи, посвященные женщине, и, извините, стихи, написанные женщинами, я, извините, не верю ни одному слову. Не верится как-то…

Но вот несколько лет назад в журнале «Наука и жизнь» я прочел следующее сообщение, коротенькое и выразительное: в какой-то стране, кажется в Индии, девочка укусила кобру. Кобра сдохла. Вот это девочка! В это я поверил сразу.

Степь… Степь… По-моему, трогательно, вам не кажется?

Певцы раскрывали дипломированные пасти, и в них хотелось закинуть шайбу. В огромных залах зверствовала культура. Остальное доделывала аэробика.

Колумб дрыгнул ножкой и встал с койки. Мужчина в бочке прокричал: «Земля!!!» Бочка висела на фок-мачте, очень высоко. И потому крик был похож на кошачий. Так Колумб открыл Америку, хотя был уверен в том, что открыл Индию. Это было в 1492 году. Как сейчас помню. Про Колумба ходили неясные слухи, что он еврей.

Тоню в больницу привезли поддатую.

— Закусить нету? — спрашивает.

Приехала. Парик нахлобучила, зеленая косынка, юбка незнамо откуда, и в тапочках. Она продавщица в продуктовом отделе, любовник — в овощном, муж — грузчик. Все пьющие. Она пошла к любовнику требовать долг.

— Раньше, — рассказывает, — терпеливый был: я ему коробки на голову надевала. А тут — драться.

Подрались. Он ей дал. Она упала в кусты, сломала ногу. Теперь вот лежит в больнице. Муж навещает. Приходит, упрекает: «У тебя любовник татарин».

Она извиняется.

А раз пришел пьяный и говорит:

— Ничего, я себе тоже нашел. Нужна ты мне.

— Ах, нашел? А ну вали отсюда!

Он вышел в коридор. Раньше бы она за ним: «Геночка, Геночка…», а тут не зовет. Что ты скажешь? А он ей две селедки привез. Вошел обратно. Селедки головами слиплись. За головы взял, разделил и говорит:

— Одну тебе, другую — мне, одну тебе, другую — мне. Селедку брать бу-ешь?

Раздел имущества.

У нее работа такая: три дня работает, три дня гуляет. Поехали в Ленинград. Билеты туда и обратно. Яиц наварили, вина взяли — все путем. А в купе — два парня, лет по тридцать восемь. Муж Тоню спрашивает:

— Где спать будешь?

— На нижней, — говорит.

Ну, выпили все. Ну а ночью он потом слез и по морде ей.

— Ты что? — она понять не может.

А ему почудилось, что он дома, а она с ними блуди`т. Она из купе выскочила, он ее в коридоре бить. Ну, парни вступились.

— A-а! Вы заступаться!.. — и еще…

А он маленький, верткий, еле уняли. В Бологом должны высадить… Напугались. Залезли вдвоем на верхнюю полку. Притворились, что спят. В Бологом пришла милиция: «Где они?» — «Спят…» — «Ладно, в Ленинграде заберем». Но не забрали. Они в туалете отсиделись.

В Ленинграде себя в зеркале не узнала. Все лицо — где синяк, где фингал… Ну, пошли в музей. Народу — тьма. Она у дежурной бабки спрашивает: «Где Петр Первый?» Ходила, ходила, не нашла.

— Я хочу Петра Первого повидать!

Та объяснила. Снова пошла. А там народу… Она растолкала всех. Ее лицо видели — дорогу уступали. Поглядела на Петра Первого. Сидит.

И поехали в Москву.

В Москве таксисты не сажают. От Ленинградского вокзала до Дмитровского шоссе десятку требуют. Она в министерство звонит: «На такси не берут. Большие деньги требуют». Не поверите, через пять минут машина «линейный контроль» подъехала. «Кто? Кого таксисты не берут?» — «Нас…»

Ну, контролеры на ее лицо поглядели — ясно, почему не берут. Однако усадили. Домой приехали, ее родная мать не узнает. Говорит:

— Тоня? Это ты?..

Отвечает:

— Я…

— А откуда ты?..

— Из Ленинграда… Из музея…

Что музей? Ах, музей?.. Что ж, вообразим себе музей, не гордые.

Ряды вельмож, ожидающих послов и выхода Моро и герцога Джан Галеацо. Вельможи разговаривают негромко:

Послушайте, синьор Пиколомини,

Я человек здесь новый. Расскажите,

В чем странность этой свадьбы. Не пойму:

Супруга не стара, ведь ей шестнадцать,

Что хороша, мы это видим сами,

А что умна — об этом говорят…

И Лодовико — кавалер отменный.

Так в чем причина странных отношений?

И почему же оба новобрачных

Так холодно относятся друг к другу,

Как будто бы супруга — перестарок,

А Лодовико Моро — не боец…

Причина в том, что Лодовико Моро

Любовнице, Чечили Галерани,

Недавно подарил поместье,

В котором упомянутая Галерани

В день свадьбы Лодовико с Беатриче

Сумела разродиться сыном,

О чем немедля всех оповестила.

А сына своего от Лодовико

Назвала Цезарем. Не больше и не меньше.

Все видят в этом яростный намек

На некую судьбу сего младенца…

Это было примерно в том же году, когда Колумб открыл Америку.

Когда я сравниваю эти два случая: нынешний, про Тоню, и музейный — про Галерани, то разница между ними только в одном: в мануфактуре, которая на них надета, а сами два случая — грязь, отходы, шелупонь, чешуя.

«Вздор», «чепуха», «дрянь» — позади всех этих слов обрезки от плотницкой работы. «Вздор» — это по-старому «стружка», «чепуха» — это щепа, «дрянь» — это дранка. Так что когда говорят — «щепуха», «дрань», это не ошибка, а старое произношение. Но что же у них общего: у вздора, чепухи и дряни? Все они — отходы.

Раньше можно было пренебрегать отходами.

Потом от них стало некуда деваться, и их стали жечь: и стружку, и щепки, и дрань…

Потом стало ясно, что отходы — это доходы. Диккенс даже роман написал про состояние, нажитое на мусорных кучах.

А теперь вообще стало ясно, что мусор — это вторсырье. Сырье, правда, но все-таки «втор». Кстати, а почему «втор»?

Этот «втор» от обычного сырья отличается только одним — ко «втору» надо приложить смекалку; а сырье — это грабеж того, что природа скопила. А больше ничем не отличается.

Неживое сырье худо-бедно накопила природа живая, и человек его грабит, а над «втором» надо еще головой повертеть…

Вернадский говорил — ничто живое не может жить в среде своих отходов. Своих! Но чужие отходы — это и есть плодородная земля,