Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

его рукой из коридора. Во всех дверях этого старого особняка при землетрясении вылетели стекла, и хотя тут, думаю, рождается будущее города, но сами творцы его отгораживаются от мира листами старых чертежей. Но вот и последний сотрудник закрыл за собой дверь. Лист ватмана отшатнулся, насколько ему положено, и замер.

Вот мы остались вдвоем.

Халима садится к столу. Она не спеша скалывает с чертежной доски лист ватмана, свертывает в рулон свою работу, бросает на этажерку, где лежит уже десяток таких рулонов, и прикрепляет новый ватман. Пока Халима прикрепляет кнопками ватман, который плохо слушается, все норовит задрать края кверху, я, сидя напротив, наблюдаю за ней. Если бы я теперь стал вас уверять, что в эти минуты я думал только о деле, я лгал бы. Я не хочу врать никому, тем более вам. Мужчина всегда остается мужчиной. Он всегда помнит, что рядом с ним красивая женщина. Сидя напротив, я наблюдаю за Халимой. Я отмечаю про себя, что она постепенно возвращается к жизни, словно бы оттаивает. Когда я увидел ее месяц спустя после землетрясения, на первом совещании, ей было не до себя. Лицо морщинистое, ногти на пальцах поломаны, запущены. Теперь же передо мной сидела та, прежняя Халима, которой я любовался в Тромсе. Обветренное лицо; в карих глазах нет-нет да и вспыхнет, как бывало, лукавый блеск. Гляжу на нее и думаю: сколько же силы воли в этой хрупкой женщине! И так уж устроен человек — женщина сильна, а мужчина слаб. Мужчина не может устоять против соблазна. Слаб и я!.. Я накрываю ее маленькие теплые ладони, которые разглаживают упрямый ватман, своими шершавыми, жесткими руками. Халима на миг замирает, перестает прилаживать лист; испуганно и обрадованно вскидывает на меня глаза.

— Халима, я был у Рахима… — голос у меня срывается. Я знаю, что напоминание о мальчике причинит ей боль. Поэтому, направляясь сегодня к ней, я думал, что обязательно сдержусь, не скажу ей об этом. Но вот не сдержался…

Халима испуганно смотрит на меня. По моему взгляду она догадывается, что я знаю все-все. Она резко выдергивает из моих ладоней руки, закрывает ими лицо, чтобы я не видел ее страданий, и плечи ее начинают вздрагивать.

Можете понять мое состояние. Я вне себя; я никак не хотел этого — испортить такой вечер. Я не знаю, что делать с женщиной, когда она плачет: ласкать или, наоборот, утешать? Все это глупо, разве тут слова помогут? Но я все же встаю, подхожу к Халиме и молча глажу ее вздрагивающие плечи. Я стою чуть позади нее и из-за спины ее вижу, как слезы падают на ватман и растекаются по бумаге.

— Халима, милая! — говорю я. — Не надо убиваться. Понимаю, что тебе тяжело. Я разговаривал с Лазизом Кулатовичем. Он уверяет, что есть еще надежда. Я вскоре поеду в Москву, на сессию. Посоветуюсь с врачами. Что-нибудь придумаем…

— Что вы придумаете?! — вдруг горячо говорит она. — Уж, кажется, я ли все не передумала бессонными ночами! «Посоветуюсь…» Разве я не советовалась? Я уже была и в Одессе, и в Ленинграде…

Халима достает платок, вытирает слезы.

— Я всех подыму на ноги! — уверяю я ее. — Ты еще меня не знаешь!

Халима мало-помалу успокаивается.

— Простите меня… — роняет она.

— Это вы меня простите, что я не сдержался, — говорю я и, взяв из ее рук платок, начинаю вытирать глаза, щеки.

Халиму трогает мое участие.

— А у меня есть для вас подарок! — уже совсем другим тоном говорит она. — Месяц назад у нас в институте создан новый отдел — сейсмостойкости. Они обследовали все крупнопанельные дома, построенные ранее в городе. И поглядите, какая получилась картина!

Халима перебирает рулоны, лежащие на этажерке, достает лист, разворачивает. На листе две разноцветные диаграммы. Придвигаю к себе ватман, рассматриваю.

— Это диаграмма роста этажности крупнопанельных домов по годам, — пояснила Халима. — А на этой — аварийность этих домов в зависимости от роста этажности.

— Постой-постой! — радостно говорю я.

Говорю, а сам все прикидываю. Возведение крупнопанельных домов в городе началось с двухэтажек. Таких домов построено много; потом, спустя год-два, подняли застройку на этаж выше. Год назад возведено десятка полтора трехэтажных домов, и на этом остановились. Из этих таблиц выходило, что с возрастанием этажности аварийность не увеличилась. Наоборот, в связи с тем, что в городе было создано специализированное строительно-монтажное управление «Фундаментстроя», устойчивость трехэтажек даже несколько возросла.

— Так, так… — говорю.

Халима спокойно наблюдает за мной все время, пока я разглядываю таблицы. Я по природе своей тугодум. До меня не сразу все дошло. Но, когда дошло, я все понял. Я понял, что эти диаграммы — лучшее доказательство правильности моей мысли о возможности строительства пятиэтажек и в Ташкенте.

Я не знал, куда девать избыток сил от переполнившей меня радости. Я вскочил со стула, сграбастал Халиму в объятия и закружился с ней по комнате. Я кружился, расталкивая столы и «комбайны»; косы Халимы разметались в разные стороны и плыли по воздуху. Она вдруг крепко прижалась ко мне, и я услышал ее шепот:

— О Иван! Сумасшедший…

Когда, запыхавшись, я опустил Халиму на пол, она не спешила отойти от меня. Она смотрела на меня — маленькая, растрепанная, — и в глазах ее счастье.

Халима вдруг обняла меня и поцеловала.

В тот вечер, как сейчас помню, проводив ее домой, к сестре, я сказал:

— Халима, какая же ты хорошая!

17

Дергачев хотел еще что-то добавить, но умолк на полуслове. Ивана Васильевича, видимо, смущало, что среди прочего он рассказывает и о таких скучных вещах, какими принято считать крупнопанельное строительство. Но я слушал его с интересом. Может, потому я слушал его с интересом, что неотступно думал: батюшки, как шагнул мир! Как безбожно стар я! Как далеки от современности мои понятия о строительном деле, о людях, о проблемах градостроительства! Не скрою, был у меня и другой интерес — интерес к судьбе Ивана Васильевича и Халимы, чем кончится их любовь. И, когда Дергачев после всех этих таблиц заговорил о своих чувствах, я облокотился на стол, придвинулся к нему, чтобы слышать каждое его слово.

— Значит, она тебя первой поцеловала? — нетерпеливо спросил я.

Иван Васильевич помялся — к нашему столу вновь подошла Нина.

— Вы не будете на меня в обиде, — сказала официантка, — если я вам немного помешаю? Я прибрала все столы, остался только ваш.

— Пожалуйста, убирайте! — сказал я и стал подавать ей тарелки с дальнего конца, от стены.

— Не беспокойтесь, я сама. — Нина была предупредительна. — Вы с таким интересом беседовали… Я