Том 1. Усомнившийся Макар - Андрей Платонович Платонов

что странник с царем схож, потому что Кожевников ласкал его разными образами и о точном звании и природе выведывал.

Жох, открывшись в звании своем, не утаил и того, что ш дому отца он давно бежал, и объяснил причины своего по бега несвойством веры с родителем.

Купец Кожевников, человек тоже раскольничьего толка, сведав от Жоха верно, говорил тому:

– Слушай, сударь! Если ты хотел бежать за Урал, то бежать одному не можно! Хочешь ты пользоваться и начать лучшее намерение? Есть люди здесь, которые находят в тебе подобие государя Петра Феодорыча… Прими ты на себя это звание и поди к раскольникам на Яик. Обещай казакам вольность и свободу и награждение по 12 рублей на человека… Деньги, если будет нужда, я тебе дам, и прочие помогут, с тем только, чтобы вы нас, раскольников, взяли с собой, ибо нам здесь жить по старой вере стало трудно, и гонение делают непрестанное, да и дела торговые в нищету меркнут. Благочестия ж нету в Москве – горит оно где-то в опоньской стране на Беловодье.

В доме Кожевникова был в тот вечер и другой купец, Степан Вакулов; тот тоже замолвил за слова Кожевникова.

Однако Жох сразу им не подался:

– Я, – говорил он, – лучше на Кубань выйду – там жизнь помягше и начальство пореже… Там, может, и народ способней на такое дело скликать…

Тогда Вакулов стал его разуверять:

– Слышно здесь, что яицкие раскольники давно бунтуют, так лучше их подговорить.

Беседовал Жох с купцами еще немалое время, пока светать не начало и пастухи не проснулись.

Кожевников и Вакулов стояли на одном, чтобы на Яик Жох уходил.

– Будешь на Иргизе, – говорил Кожевников, – беспременно сыщи там игумна нашего Феодосия – он по расколу родной мне человек. Разузнай также про казака Шилова – он почетный в расколе человек и станет помогать тебе, не жалея иждивения…

На другой день купцы приобрели Жоху лошадь и положили за пазуху пятьсот рублей денег. Окрестив его двуперстным крестом, купцы отправились по дворам, а Жох поехал: вчера Жох дал им согласие свое и показал нательные раны от острожных побоев, а получил он их в Рязани, где томился за веру.

Прибыв на раскольничий Иргиз в ноябре 1779 года, Жох явился к старообрядческому игумену Феодосию и открылся ему в желании мутить казаков.

Феодосий принял его намерение с радостью, обнадежив, что яицкое раскольничье войско его примет.

От себя Феодосий послал Жоха к казачьему старосте – Денису Пьяных:

– Поживи там малость, – сказал игумен, – открывайся людям не вдруг, а разумно!

У Дениса Пьяных Жох первые дни жил молча. А тот не расспрашивал, зная, что Феодосий зряшных людей не даст на приют.

Однако раз нечаянно допытался у Жоха:

– За что, казак, томишься по чужим местам?

– За крест и бороду! – ответил Жох.

– Что ж, – спросил Пьяных, – из-под караула отпущен аль сам бежишь?

– Сам бегу, – ответил Жох и застеснялся чего-то. – Дозволь у тебя, – говорит, – до времени пожить!

– Живи! – сказал Пьяных. – Я много добрых людей скрывал.

Пожив еще с неделю, Жох попросил хозяина истопить ему баню. Тот истопил, но тоже с ним помыться пошел.

Оголившись, Жох попробовал силу на разных твердых вещах, разминая толстые железки в подковки.

Тут Пьяных заметил у Жоха на теле какие-то знаки и щербины от старых ран.

– С чего это у тебя такое? – спросил он.

– То знаки государевы, – ответил Жох.

– Что ты говоришь? Какие государевы?

– Я сам государь, Петр Федорович, – сказал на это Жох.

– Да как же это? Да как же так?.. Ведь, сказывали, что государь помер?..

– Врешь! – строго промолвил Жох, – Петр Федорович жив, а не помер. Ты смотри на меня так, как на него. Я был за морем, приезжал в Россию прошлого года, и услыша, что яицких казаков-раскольников притесняют в вере, нарочно сюда на выручку приехал, и хочу, если бог допустит, опять вступить на царство…

– Вот оно как дело-то! – испугался Денис Пьяных.

– Ежели б, – говорил Жох, – какие умные казаки войсковой руки сюда приехали, я бы с ними погуторил…

– А ко мне скоро Григорий Пустовой будет, – заявил Пьяных, – я тады тебя с ним сведу для беседы…

Потом Жох и Пьяных начали мыться, а после бани Пьяных просил прощения у Жоха за обращение с ним, как с простым человеком. Но Жох еще пуще пристрашил его и не велел менять обращения на людях.

– Только надежным людям древней веры скажи обо мне, – сказал Жох, – но так, чтоб и жены их ничего не проведали!

II

Однажды Жох ходил по иргизскому базару и пробовал на возах рыбу за мякоть: сколь добротно это речное существо. Мужики ему не препятствовали:

– Говорят, это царь будто! Рыбу щупает: постную пищу уважает!

– Какой такой царь? У нас теперча царица! А Петр Федорович, что на Яике жил, того в Москве нововерцы угомонили! Это не царь – эт так: хозяин-поселенец!

– Ну вот – поселенец! Тебе говорят – царь! По обличью и ухватке видать! Другой бы не осмелился рыбу даром щупать! А то, вишь, и цены не спрашивает, а прямо-таки берет!

– Ну, нехай будет царь! Все одно – то ни к чему! Опять война холостая выйдет, а проку не прибавится!.. Чем больше царей, тем жизнь жиже!

– Ну, тоже справедливость нужна! Нельзя родное место охальной бабе уступать!

– Ну и пускай то место захватывает, а нас зря не касается!

Набрав рыбы, Жох уходил домой – к Пьяных. Ему варили уху и жарили рыбу, а он все поедал в единоличии. Иногда Жох съедал зараз фунтов по десять. Такое прожорство случилось с ним недавно. Сведущий знахарь, попытав Жоха за живот, почуял, что в пузе у него завелась змея, которая ночью ползает и нахальничает по всему нутру.

Пьяных питал Жоха сытно и сомневался:

– Слухай, Иван Прохорович! А не выйдет у тебя, как у Пугача: ты забунтуешь, а царица тебя ляпнет!

– Я на народе стою, Денис, – отвечал Жох, – а царица-шлюха в кромешной тьме лежит!

– Это истинно! – говорил Пьяных. – Только поболе тебе силы-мочи собрать надобно!

Прожил Жох у Пьяных еще неделю и тронулся дальше.

Пришел он на Урал и лег отдыхать в избе одного солевоза.

От Иргиза до уральского поселка Аушина Жох истратил месяц, но в дороге его тело трепала лихорадка – и он ничего не запомнил ни из людей, ни из природы. Деньги у него растащили ямщики и прохожие, поэтому Жох от болезни очнулся нищим.

Народ явно льнул к нему, хотя Жох ему ни