День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

— Вы удивлены? — Зоя не спускала с него глаз. — Жаль денег?

— Каких, денег?.. А… Нет, Зоя, не жаль.

— Что вы намерены делать? Говорите прямо. Это в ваших интересах, Женя. Я опытнее вас и смогу предупредить любой ваш ход, поверьте. И опрашиваю вас потому, что не хочу, чтобы вы по наивности наделали глупостей.

Скоромцев, теребя между пальцами ткань рубашки, долго, с жалостью, словно прощаясь, посмотрел на Зою и сказал:

— Что я собираюсь делать?

— Да.

— А ничего… Поблагодарить.

Она удивилась.

— Поблагодарить?

— Да, Зоя, поблагодарить.

Пережив за эти несколько минут столько ударного, переломного, Скоромцев вдруг почувствовал, что он все равно рад, рад и благодарен ей, несмотря ни на что; низость, предательство ее потом, после когда-нибудь, наверно, простит — не забудет, нет, но простит, — в памяти оставит одно, а в сердце другое, главное, то, чем она попутно, легко и просто одарила его; он решил, что будет выше ее и чище, что беспокоит ее суетное, позорное, мелкое, а он будет благороден, и великодушен, и, вопреки всему, победно, возвышенно рад… Однако по краю сознания заворочалось и досадное, мстительное — так все разбить, сломать, так грубо отнять у него все то неохватно-радостное, что безоглядно дала. «Ей еще это отзовется, правда, ма? Обязательно отзовется… Ты сама говорила, что никто и никогда не останется безнаказанным, если растоптал невинную душу… Впрочем, что я? Кто меня растоптал?.. Чепуха. Я же счастлив! Счастлив… Скис из-за денег? Идиот. Разве деньги — мера? Чтобы из-за каких-то денег все позабыть? Да никогда! Не отпущу, не верну, не отдам!..» Запутавшись, не зная, как иначе спасти, оставить при себе все то, что уже сделалось для него, как казалось ему, личным, неотъемлемым, и вдруг ускользало, таяло, разрушалось — решил дрянное и липкое оттолкнуть, не считать подлинным, настоящим, а ухватиться за примысленное, оправдательное, зато светлое, радостное; вздернул себя, заставил оживиться и заговорить:

— Что деньги, Зоя? Ерунда. Не беспокойтесь, я никуда заявлять не стану. О чем вы говорите!.. Да если бы заранее намекнули, я, может быть, сам бы их вам отдал… Нет, Зоя. Я оденусь сейчас и уйду. Мы никогда не встретимся, я знаю. Но я всегда буду помнить о вас. Не о деньгах, не о чем таком. О другом буду помнить. О том, какая вы… красивая, добрая, умная. Какая вы независимая и храбрая… Вы не знаете, что вы со мной сделали. Я же другой человек. Совсем другой, не такой, каким был еще вчера… Столько всего со мной случилось… Я жил… Понимаете, Зоя, жил… И все благодаря вам… Не умею я говорить. Но вы понимаете. Я рад, благодарен, если хотите, счастлив, да-да, не смейтесь, счастлив. А вы — деньги… Да дьявол с ними, подумаешь. Не хочу и думать о них… Не было этого, вот что я вам скажу! Не было! Да-да! Не брали вы денег и не говорили ничего! Именно так! Я ничего не слышал, Зоя, ничего…

— Не обольщайтесь, я знала…

— Нет!

— Я знала, что у вас есть деньги, Женя.

— Нет! Вы не могли этого знать! Не могли!

— Еще в троллейбусе…

— Нет! Все было не так. Это Боря. Он взял деньги. Вошел и взял. А вы его пожалели. Вы добрая, а он несчастный, жалкий. И вы, чтобы помочь ему, отдали деньги. Наверно, решили, что ему они нужнее. Вы справедливая… Может быть, вы даже праведница, потому что вину его взяли на себя…

— Что вы мелете, Женя… Праведница. Какая я к черту праведница, бог с вами… Оставайтесь со своей радостью, только, пожалуйста, не приписывайте мне того, чего нет. Терпеть не могу набожности.

Скоромцев принял решение немедленно уйти, убежать, чтобы хоть что-нибудь из того, о чем говорил, унести с собой. Нервно, рывками принялся натягивать брюки.

— Все равно… Не дам вам отнять у меня то, что вы дали. Не дам. Уйду и сохраню, — он встал. — Где мои башмаки?

— Если хотите, можете умыться.

— Спасибо, не хочу.

Одетый, тяжело дыша, он стоял и смотрел на Зою. Она прошла к столу и погасила сигарету.

— Как ехать, знаете?

— Найду, вспомню.

— Не делайте глупостей, за вами будут следить.

— Боря?

— И он тоже.

— Большой привет ему от меня.

Подавив улыбку, Зоя подошла к шкафу, сняла и подала ему плащ.

— Не забудьте.

— Спасибо.

— Проверьте, ничего не забыли?

— Не издевайтесь.

— Извините.

Постояли, молча глядя друг на друга.

— Ну, я пошел.

— Ступайте, — ласково сказала она. — Всего хорошего, Женя.

Скоромцев медлил. Ему показалось, что к ней вернулись прежние, вечерние мягкость и бережность.

«Не поцеловать ли ее на прощанье?.. А, может быть, нужно дать пощечину?.. Она заслужила… И то и другое… А, ма? Что бы ты посоветовала?..» И отказался. — нет. Не сумеет. Театрально, искусственно, нехорошо выйдет…

— Правильно, Женя, — сказала Зоя. — Ничего такого делать не надо. Ступайте. И думайте, какая я хорошая.

Он вздохнул, удивился, что она опять прочитала его мысли, и, бросив: «Прощайте», ударом распахнул дверь.

8

— Ма, это я… Ну, подожди, подожди, ну, что ты… Все хорошо, ма… Ну, не плачь, ма. Я еду. Скоро буду дома. Через полчаса… Ну, что с тобой, ма? Ну, не плачь, прошу тебя… Успокойся, ну, пожалуйста, успокойся… Все хорошо, я так рад… Ну, не надо, не плачь… Там было весело. Я научился танцевать. Танцевал со всеми подряд, как ты советовала. Я все время помнил о тебе, ма. Все время. Вел себя по твоему совету. Не плачь, ма. Я еду. Уже вышел, стою на улице. Даже не умывался… Приготовь кофе, ма, позавтракаем вместе. Еще рано, тебе уходить в девять, посидим, поговорим. Я все тебе расскажу… Ну, ма, ну пожалей меня, ну, что ты… Ты не представляешь, сколько нового, интересного я узнал. Ведь ты сама говоришь, что нужно расти, не размениваться по пустякам, не успокаиваться, постоянно искать, что-то для души, действовать, духовно развиваться. Говорила? Говорила. А теперь плачешь… Ну, перестань, ма, ты себя и правда убьешь, ну, разве можно так расстраиваться, ну, мам… Я же живой, невредимый. И рад, и счастлив. А ты плачешь… Я сейчас трубку брошу! Прекрати! Честное слово, брошу и уйду. Что ты, а самом деле? Живой я, здоровый. Веселый. Ты же радоваться должна. Вместе со мной… Ма?.. Бегу, еду! Слышишь меня? Бегу!..

ДОЛГ

1

Фома так и не понял, отчего проснулся. Вдруг