Берегите весну - Лев Александрович Бураков

— Что-то ты желтый сегодня, — сказал Лозовой, протягивая руку.

— Чуткость проявляешь? — невесело улыбнулся Львов.

— Да, по штату положено, — Лозовой сузил глаза, — нервный ты стал, что ли?

— Ремонт раскачиваем, будешь желтым, даже синим и фиолетовым…

Они улыбнулись друг другу. Львов сел за руль. Лозовой крикнул вслед:

— Будешь на второй ферме, скажи, что я приеду вечеро-ом!

У березняка Львов включил радио, остановил «Победу». Снега на косогоре не было, холодная росная трава пахла горечью. Внизу, у оврага, краснела тронутая заморозком рябина.

Москва передавала концерт Зыкиной. Глубокий, грудной, до боли родной русский голос сжимал сердце. Львов вышел из машины. Огляделся вокруг. Далеко виднелась чуть всхолмленная желтая степь. Лишь кое-где на черной пашне лежали неровные полосы снега. И над всей этой необъятной ширью висело потеплевшее, совсем летнее небо.

Голос певицы взвился вверх, замер. Песня кончилась.

«Вот прислали же механика», — неожиданно всплыли в памяти слова Трофимыча. Эх, Трофимыч, заскорузлый ты человек! «Прислали» — так только о вещах говорить можно…

Львов взялся за рычаг. «Победа» медленно поползла по раскисшей дороге вниз, в степь.

…Когда Львов вернулся в контору, в ней уже никого не было. Он открыл кабинет и сел за стол. Снял кепку, пригладил влажные волосы, устало вытянул ноги. Не торопясь вынул сигареты, ударил по пачке большим пальцем и ловко, губами, поймал вылетевшую сигарету.

Затем приподнял стекло, сдвинул листок с графиком и вынул фотографию. Солнечное заснеженное поле. Двое лыжников: он, Львов, поправляет крепление, а рядом улыбающаяся девушка в пестром свитере шутливо подгоняет его палкой. На обороте с угла на угол надпись: «Вавке от его Ирины — не останавливайся в пути!»

Львов вглядывался в уже полустершиеся буквы. Прошлое, недавнее и уже такое далекое, что не верилось, будто все это когда-то было, рисовалось в отрывочных, разрозненных картинах. А ведь прошло-то всего каких-то три года…

Ирина работала в институтской библиотеке и часто по просьбе Львова подбирала ему книги. Ее скоро заинтересовал молчаливый чернявый студент, вечно куда-то спешащий, вечно занятый, но находивший время проглатывать за два-три вечера всего Брюсова или двухтомник Блока. Однажды они разговорились, и Ирина пригласила его на литературный вечер. После этого они стали встречаться почти ежедневно. Ирина быстро оценила Вадима — все его плюсы и минусы. Львов был отнесен ею к типу мужчин, которые не избалованы жизнью, могут довольствоваться малым, способны к самопожертвованию ради любимой женщины. Таких можно легко держать около себя, распоряжаться ими. «Всю жизнь человек ищет свою тень, свое второе я. Если находит — значит, он счастлив», — любила повторять Ирина вычитанные где-то слова.

Они поженились ранней весной, перед защитой диплома. Весна была жаркой, снег в городе сошел за несколько дней, и лишь из степи по вечерам тянуло талой свежестью. При распределении из всего выпуска одного Львова оставили при кафедре. Он сознавал, что это было несправедливо — чем он лучше остальных? Карьера научного работника не привлекала его. Да и жить с Ириной пришлось в доме ее отца — профессора, у которого Львов учился, — это казалось Львову унизительным, тем более, что в институте часто подчеркивали его близость к профессору и порой недвусмысленно намекали, что женитьба его — просто ловкий ход. Львов старался не обращать на пересуды внимания. Он с Ириной — это главное, а что и кто говорит — пусть себе говорят. Ему нет до них дела, и его пусть тоже оставят в покое.

Первое время они жили весело, не пропускали ни одного фильма, концерта, бала. Львов, появляясь с Ириной, чувствовал, как на нее все обращают внимание, ловил на себе завистливые взгляды. Он вел себя, как мальчишка. По вечерам лазил в городской парк, ломал сирень и приносил Ирине огромные букеты. Они искали «счастье» — цветы с пятью лепестками. Как тогда было все просто и легко — счастье приходило, лишь стоило найти пять лиловых лепестков!

…Львов сидел, упершись подбородком в ладони. В срезанном до половины поршне, служившим пепельницей, топорщились окурки.

…Но так продолжалось недолго. Наступили дни, о которых не хотелось вспоминать, которые Львов навсегда старался выкинуть из своей памяти.

…Он спрятал фотографию под стекло, прикрыл графиком. В кабинете стало совсем темно, но свет зажигать не хотелось. От сигарет во рту было сухо, хотелось пить.

…Он старался реже бывать дома, избегал мучительных выяснений отношений. Но столкновения уже нельзя было избежать. Ссора вспыхнула из-за пустяка: он до полночи задержался в лаборатории.

Целый месяц он провел, как во сне. Ходил в кино сразу на два-три сеанса, проводил время на пляже, выбирая безлюдные места. Старался избегать знакомых, забросил работу. Он пытался забыть Ирину, но постоянно думал о ней. И чем больше проходило времени, тем более нелепым казался ему их разрыв.

Был тихий летний вечер, когда около своего дома он встретил Ирину. Она ждала его. От нее пахло парикмахерской. Она крикнула. Подняла руку, как бы защищаясь от его потемневшего взгляда. Пригласила в летнее кафе. Заказали мороженое и шампанское.

— Плачу я, — пошутила она, не понимая, что слова ее больно укололи Вадима, — ведь он без работы. Что ей нужно от него? Неужели пришла мириться?

Вечерело. Кафе наполнялось народом. За их столик садились и уходили, толкались, спрашивали:

— За вами кто-нибудь занимал? Вы скоро уходите?

Львову была неприятна эта душная, надоедливая суета, но он продолжал сидеть. Мороженое в его блюдечке таяло, превращаясь в жидкую кашицу. По синей скользкой пластмассе столика ползла муха. Она улетала, вновь прилетала и настойчиво подбиралась к мороженому. Ирина молчала, и ее молчание давило Львова, но первым заговорить он не мог. Ирина сидела, положив красную сумочку в виде сердца на колени, и водила пальцем по краю стола. Палец был тонкий, красивый, с аккуратно подрезанным розовым ноготком. Она заметила, что Львов смотрит на ее руку и подняла глаза: они постепенно темнели и, наконец, превратились в черные, несчастные. Ему стало жаль ее. Он притронулся к ее руке. Рука дрогнула, но осталась на месте.

— Ты хотела мне что-то сказать… Иринка?

— Вава, не сердись, дорогой. Я пришла к тебе… — Она мило улыбнулась и — ударила: — Мне нужен развод, я выхожу замуж…

Он почувствовал себя летящим куда-то, выброшенным за борт, ненужным. Глупо спросил:

— За кого же? — но тут же спохватился. — Что ж, мешать не буду.

— Вот и хорошо, я знала, что ты милый! — Ирина встала из-за столика. — Я уже подала заявление, ты не беспокойся, расходы возьмет на себя папа. А ты не