Здравствуй, поле! - Николай Николаевич Новосёлов

я расскажу об этом?.. А ведь сама пришла ко мне, и я скоро начал думать, что так тому и быть. Но почему-то взбунтовалась мать. Такой непримиримой и враждебной я ее никогда не видел. Надо было настоять на своем? Доярка ушла. Наивная и нетерпеливая! Вот мне и грустно. Жалею ее или страдает мое самолюбие — не пойму.

А дождь льет. Край земли кажется совсем рядом, а дальше — непроглядное небо. И в нем возникает что-то призрачное, незнакомое, и в это призрачное почему-то хочется верить. Видно, я неизлечимый фантазер. На днях — я пережидал ливень в кабине трактора — вдруг вижу силуэт всадника. Белая пелена — и поникший неподвижный всадник. И мне уже кажется (чего только не придет в голову одному в поле!), что неспроста неистово льет дождь, мимо проплывают какие-то тени, а всадник, как Хома Брут, старается не смотреть по сторонам. Только конь от каких-то мерзких прикосновений энергично машет головой и храпит… Оказывается, это прикуривал Петр Прохорович и никак не мог зажечь отсыревшие спички.

Может, и доярку я выдумал?

Вот и все, Вася. Посылаю тебе 70 руб.

Будь здоров. Матвей».

15

Поле осиротело: Зойка больше не появлялась. Не встречал ее и в деревне. Зато Евдокия повеселела. Теперь сама приглядывалась к кузьминским невестам. Да не только к кузьминским. Лишь бы повстречалась пригожая да разумная — доберется и до денег, что в сундуке. Только бы не Зойка, только бы не пересуды в деревне о бесстыжих свиданиях в поле.

Попросила как-то соседка Ольга пятерку — что-то приглянулось в магазине. Евдокия сама поиздержалась, да вспомнила в ту минуту про сундук. Зашла домой. На дне сундука нащупала пачку и вытащила какую-то бумажку. Оказалась полусотенная, зеленая, незнакомая. Вынесла соседке. Та удивилась и почему-то обиделась:

— Куда мне столько? Не надо мне… Лучше у Фени перехвачу.

И не взяла.

Евдокия бумажку припрятала: нужды большой не было. Вот разве Матвей что надумает. Может, дом, вместо землянки, присмотрит…

На левом берегу (с вдовьего бугра видно, как на ладони) вдруг выросли четырехэтажные дома. Лебединой белизной отразились в спокойной воде Каменки. Правобережье померкло, постарело. Покинули ветхие сельсоветские дома специалисты, служащие. Составили списки и для механизаторов. Но многие из них от нового жилья неожиданно отказались. Конюх Симон Богаткин, задетый тем, что его обошли при распределении квартир, говорил особенно убежденно:

— Спору нет, хорошо в новых домах: и баня, и нужник под боком. Только затоскую я там.

Предложили Матвею. Евдокия на весь день ушла в новый дом. Любовалась веселой, с цветной побелкой комнатой, крутила краны, заглядывала в ванную. Пришла домой расстроенная.

— Наказанье на мою голову! Мыслимое ли дело отказываться от такого добра?.. А огород? А корова?

С переездом тянула до тех пор, пока квартиру не отдали учителям. Тогда сказала с облегчением:

— Им — в самую пору. А то выдумали…

Но после этого опостылела землянка на вдовьем бугре, не выходила из головы нарядная комната с готовым теплом и блестящими кранами. И уже спрашивала сына:

— Не слыхал: не думают еще распределять?

В это время и надумал дядя Егор построить Матвею дом.

Деревянный дом стареет, как человек. И срок ему на земле, как человеку, может, пятьдесят, а может, сто лет. Значит, должен человек на своем веку построить новое жилище. Хорошо, если не случался пожар или другое разоренье. Построить два дома — совсем трудно.

О своем решении дядя Егор объявил молодому трактористу после того, как заручился поддержкой правления колхоза и уговорил свою бригаду поставить дом только за угощение.

Матвей отнесся к этому равнодушно. Зато мать заволновалась. Не без причины поверила в затею старого тракториста: настало время доставать из сундука деньги Анисима.

Только на беду припоздала с ними.

Однажды, возвращаясь с работы, увидела около землянки кучу бревен, мужиков с топорами и уже готовый нижний венец доброго пятистенника. Робко спросила:

— Не нам ли?

— А кому же? — сердито ответил Симон Богаткин.

Симон так и не мог сегодня объяснить своей жене, почему должен был идти строить дом молодому Шмелеву, когда подросший боров на днях развалил единственный сарайчик на дворе, и теперь борова на ночь загоняли в соседский хлев. Как можно было понять непутевого Симона, если он после работы, не поев (за что кормить тунеядца?), взял топор и отправился батрачить по своей воле?

Как зачарованная, смотрела Евдокия на спорую работу мужиков.

— Ты там скороварку сваргань, что ли… — Симон голодно проглотил слюну.

— Сейчас, сейчас! — спохватилась она.

Побежала было в землянку, но ее остановил дядя Егор. Весело предупредил:

— Сегодня, хозяйка, со своим пришли — неожиданно получилось. — Показал на две увесистые сумки в провале окна. — Там все припасено… А в другой раз соображай уже сама!

Но скоро на дворе все-таки задымил костер из свежей щепы, запахло варевом. Мужики оживились. Повеселел Симон.

Подошли вдовы. Молча, завистливо смотрели на дружную работу. Какое все-таки чудо — эти мужики! За вечер вполовину срублены стены! Потом зашли во двор и нашли там дело. И они присядут с мужиками на сумеречном приволье, только ничего их не тронут.

Матвей подкатывал бревна, помогал поднимать их. Когда оставался без дела, чувствовал себя стесненно. Все почему-то делали вид, что легко обойдутся без него. Поэтому обрадовался, когда дядя Егор объявил:

— На сегодня — шабаш, ребята!

И тотчас голос матери:

— К столу, мужички дорогие.

Соседка вынесла воду в ведре и чистое полотенце.

Мужики мыли руки, степенно подходили к столу посреди двора. Минута была торжественной.

Только Симон не ко времени стучал и стучал топором. Хотел ли показать свое усердие перед долгожданным ужином, а может, само усердие было для него сегодня приятным. После нетерпеливых окриков отложил топор в сторону. Важно сказал:

— В работе я горячий! Только чтоб ситуация была.

— Ситуация на столе, — сказали ему.

— Я не про то! — обиделся конюх. — А про то, что все вместе. И Матвейку хочу уважить. Это супруга моя, нечистая сила, не понимает!

Сели за стол, разобрались с тарелками, стаканами. С краешку пристроились соседки. Из-за нехватки места на столе чашки с варевом они держали в руках.

Дядя Егор поднял стакан.

— С зачином!

— Ой, не верится! — сияя, сказала Евдокия.

— Сделаем! Как пить дать — сделаем! — крикнул Симон и выпил первым.

Матвей не засиделся за столом: поев, прилег за землянкой.

Трактористы пили дружно, деловито. Не давали скучать вдовам, но больше говорили о своих механизаторских делах.

Евдокия с неприятной для сына пьяной угодливостью надоедала дяде Егору:

— Уважил ты меня, Егор Степаныч, честно говорю — уважил! Из-за Матвея,