Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

именно, силком навязывают, — перебил жену Архип Прокопьевич. — А знаешь ли ты, Александра, чего за это хочет от меня Мурзайкин? То-то вот! А говоришь! Хочет он, чтобы я на старости лет совестью своей поступился, против Сергея Кирилловича пошел. Не ладит директор с главным инженером, интриги против него всякие заводит. Дошел до того, что Пухвира Явушкина разыскал, заставил жалобу на Сергея Кирилловича написать в партком: за отца, мол, не признает, помощи на старости лет не оказывает. А кто же не знает, какой отец он Сергею? Негодяй он, а не родитель! Узнала об этом Харьяс Харитоновна, обратилась в областной комитет партии. Рассказала, что в трудовом лагере, где она во время войны находилась, Явушкин на немцев работал, то ли охранником, то ли конвоиром был. Даже доказательства какие-то представила. На днях собираем партком, чтобы обсудить все эти дрязги. Кто-то из обкома партии приедет. Вот Мурзайкин и подкупает государственным добром людей. А я-то остался за секретаря парткома: сам-то он в отпуске, в санаторий уехал…

— Вон оно какое дело! — возмутилась Александра Макаровна. — А что же ты, старый партеец, сразу мне всего этого не объяснил? Я бы его, проходимца, за такое дело так встретила!..

— А вот за тем и не объяснил, — улыбаясь, сказал Аркадий.

— И теперь не стоило, да ведь загрызла бы… — укоризненно уточнил Архип Прокопьевич.

Когда мать вышла, Аркадий сказал отцу:

— На заводе все на стороне Чигитова.

— Вот Иван Филиппович и заволновался. Чувствует, что может с высокого поста свалиться.

— Не думаю, чтобы дело дошло до такого: у него тыл крепкий. Всюду связи, друзья, знакомства.

— Многое зависит от Сергея Кирилловича. Если он, по деликатности своей, будет только защищаться, директор отделается легким испугом. Если же поведет себя принципиально, наступательно…

А Мурзайкин уже был в семье пострадавшего рабочего. Выразил его отцу и матери сочувствие по поводу несчастья, осведомился, дома ли невестка.

— Сейчас ее позову. Целыми сутками, бедная, просиживает в больнице у постели мужа. Недавно вернулась, так вот легла отдохнуть. — Старая мать была польщена посещением такого важного человека. У нее на глазах даже слезы просохли.

— Здравствуйте, милая, — сердечно приветствовал Мурзайкин молодую женщину. — Понимаю, понимаю, как вам сейчас трудно. Но где уверенность, что труднее не будет? — Все трое, не поняв, куда клонит важный гость, испуганно уставились на него. Иван Филиппович охотно объяснил, что имел в виду: — Я беседовал с главным врачом больницы. Он мне откровенно сказал: большая поверхность тела поражена, опасно для жизни.

Обе женщины зарыдали. Отец пострадавшего возразил:

— Странно, я тоже с главным врачом беседовал, он мне объяснил, что опасно для жизни, если третья часть тела обожжена, а у него много меньше.

Но женщин успокоить было нелегко:

— Врачи, они такие, родным никогда правды не говорят. Милый мой сыночек, неужели ты навсегда покинешь нас?! — в голос зарыдала мать.

Мурзайкин уже был не рад, что так далеко зашел.

— Что бы там ни случилось с вашим мужем и сыном, завод не оставит вас в беде. У меня есть возможность оказать вам единовременную материальную помощь из директорского фонда. Я уже издал приказ об этом. За деньгами завтра зайдете и бухгалтерию. Вижу, и квартирка у вас тесновата. Специально зашел, чтобы проверить, как вы живете. Постараемся и в этом помочь. Но все это, так сказать, одна сторона дела. А вдруг случится беда? Ребенок останется сиротой, без средств к существованию. Советую подписать вот это заявление. И ваше будущее будет обеспечено.

Иван Филиппович положил на стол отпечатанный на машинке лист, достал из нагрудного кармана ручку.

Первым ознакомился с заявлением отец семейства. Потом он протянул его невестке. Та прочитала, отодвинула листок подальше от себя:

— Надо бы с мужем посоветоваться, — сказала она. Мурзайкину эта предусмотрительность не понравилась: подумаешь, какие осторожные да принципиальные! Он готов был взять заявление обратно, но жена пострадавшего уже прятала его в свою сумочку. Не вырывать же из рук!

— Хорошо, пусть он прочтет, вместе подпишете и завтра занесете мне. Лично мне, — подчеркнул он. — Договорились? А об остальном я позабочусь сам… Всего доброго!

Мурзайкин хотел еще завернуть к Альдиарову, но подумал: тот свой человек, и сам знает, как ему вести себя, и чем эта преданность будет оплачена…

Решив так, Иван Филиппович погнал машину за реку Эль, в лес. Там, неподалеку от большака, в укромном местечке в тени старых мощных лип приютился ресторан «Дубрава».

Директор ресторана, Анфиса Терентьевна, встретила Мурзайкина, как всегда, радушно. Она велела для полной конспирации загнать машину в складское помещение и повела гостя в свой кабинет. Туда уже был подан изысканный ужин.

— Только у тебя и отдыхаю душой, — признался Мурзайкин, привлекая к себе полногрудую, мягкотелую Анфису. — Особенно, если неприятности по работе.

— Ох, Иван Филиппович, дознается жена, что ты сюда зачастил, будет тебе головомойка!

— Я уже говорил тебе — нет у меня жены. Есть мать моей дочери, врач, которая живет только своей работой.

— Странно как-то у вас… — продолжала допытываться Анфиса. — Она ночует в своем санатории, ты — у меня. А в семье — ни скандалов, ни драк. Или скрываешь от меня?

— У нас полное доверие. Я не сомневаюсь, что она спит в своем кабинете, у нее нет оснований подозревать, что я… провожу ночи в загородном ресторанчике.

— И все же ты не любишь меня, — шла ва-банк коварная любовница, трогательно пригорюнившись.

— Это еще что за новости? — оскорбился Мурзайкин.

— Если бы любил, совсем ушел бы от нее. А то что получается? Любовь справлять ко мне едешь, а семейную жизнь создаешь с ней. Обидно мне от этого делается.

— Ну, брось, брось, опять за свое, говорил ведь, как выйдет замуж дочь, так и порешу с женой, разведусь.

— Что-то твоя доченька не торопится замуж. То ли разборчивая очень, не в папашу, то ли с изъяном каким — не берут.

— Ну, ты дочери моей не касайся. Не для твоих грязных рук занятие!

— Ах вот как! — оскорбилась Анфиса. — Значит, мои руки грязные для твоей дорогой доченьки? Да? Грязные? А ну, повтори, боров ты прожорливый! Зачем же, как приспичит, целуешь эти самые руки?!

— Да замолчи ты, дура, замолчи, люди услышат, — неловко стал успокаивать ее Мурзайкин.

— А мне плевать, что услышат, пусть слышат! Я женщина одинокая, ни перед кем отчитываться не обязанная, не то что ты!

Иван Филиппович налил себе стакан водки, залпом выпил. Ткнул вилкой в одну тарелку, в другую: ничего есть не хотелось. А Анфиса еще громче кричала:

— Вот зачем ты сюда повадился — на бесплатное угощение! Бессовестный, нахал, одинокую женщину