Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

Когда он вошел в ее опустевший кабинет и сел, не глядя на нее, испуганный тем, что сейчас все будет ска­зано, Аня тихо воскликнула:

— Вы весь мокрый, Алеша!

Он объяснил:

— Дождь идет.

Посмотрел на нее и вдруг понял, что все, чем он мучился, — выдумки, бредни, они нужны друг другу, и оба не могут врозь.

Она шепотом спросила:

— Алеша... Почему?

Он не знал, как объяснить ей. Должно быть, он чу­дак и выдумщик, и чего-то не умеет, в таких случая люди как-то делают «предложение», что ли... Но ведь она же сама должна понимать!

— Вы сказали: когда-нибудь, — пригнув голову, бы­стро проговорил он. — Значит, вы еще не уверены. Я не привык навязываться.

Она замерла, удивленно приоткрыв рот. И вдруг за­смеялась. Она смеялась, глядя на него сияющими гла­зами, а он сердился — с каждым мгновением все больше сердился на нее за этот смех.

— Может быть, это и смешно, — сказал он. — Но я такой, и другим не буду. Тащить вас замуж насильно я не могу. Вы про меня знаете все. А играть с собою я не...

— Алеша! — вскричала она. — Да разве я... Смех еще дрожал в ее лице.

— Я не знаю, что вы, — мрачно сказал он. — Но я вас предупреждал, что кокетничать со мною не надо. А повторять, уговаривать, просить я не умею. Может быть, женщинам это и нравится, но я не умею.

— А я и не хочу, чтобы вы умели, — сказала Аня. Он сделал движение к ней, потому что больше всего ему хотелось сейчас обнять ее и в поцелуе почувство­вать, что он нужен ей таким, какой он есть. Но в эту минуту дверь распахнулась от пинка ногой — Кешка и Ваня Абрамов, пыхтя втащили в комнату громадный фанерный щит.

— Здравствуйте, Алексей Алексеевич, — они вежливо поклонились заместителю начальника цеха.

— Здравствуйте, — со вздохом ответил Полозов. Аня тоже вздохнула и принялась командовать, куда поставить и как закрепить щит. Алексей с досадой по­думал, что она могла бы попросту отправить их вон, со­всем не обязательно устанавливать щит сегодня.

— Так я пойду, — буркнул он, не трогаясь с места.

Она подошла к нему и тихо сказала под адский стук молотков, вгонявших гвозди в неподатливую стену:

— Нам надо выкроить вечер, Алеша, и поговорить. Не спеша, без помех. Я не могу встречаться с вами толь­ко в цехе.

— И я, — жалобно сказал Алексей.

— Вы сегодня опять до ночи здесь?

Он с горечью махнул рукой — не до ночи, а, пожа­луй, и ночь. Решающие дни монтажа... Любимов, ко­нечно, уйдет, а его просил остаться.

— Ничего, Алеша... Как только схлынет горячка...

Ее теплая рука, задержавшаяся в его руке, дала ко­роткую отраду. Но когда он вышел за дверь, до него дошел смысл ее слов. Когда схлынет горячка. А когда она схлынет, черт бы ее побрал? Так и до осени ждать будешь...

По цеху шел Гаршин. Он понятливо усмехнулся, уви­дав, откуда выходит Полозов, свернул со своего пути и, насвистывая, заложив руки в карманы, прошел мимо Алексея в технический кабинет. Нарочно? Или Аня при­держивает поклонника по лукавой женской склонности к тому, чтобы побольше народу крутилось вокруг?

Избегая всех, кто мог задержать его, Алексей снова вышел на центральную аллею и пошел по ней, со зло­сти ступая по лужам и разбрызгивая жидкую грязь. Ему была непереносима мысль, что Гаршин преспокойно си­дит сейчас возле Ани, а она, наверно, болтает с ним как ни в чем не бывало.

Приняв самый озабоченный вид, Алексей зашел в ближайший цех. Это оказался прокатный цех, толстая, добела раскаленная болванка проплыла в лапах крана мимо Алексея, легла на ленту транспортера и нырнула под валки стана. Алексей вошел в пустую конторку мастера, взял телефонную трубку и потребовал диспет­чера турбинного цеха. Понизив голос, чтобы знакомая девушка-диспетчер не узнала его, он строго сказал:

— Разыщите инженера Карцеву и срочно пошлите в партком к товарищу Диденко. Только немедленно, чтоб сию же минуту шла!

Повесил трубку и, посмеиваясь, пошел подкараули­вать Аню на боковой аллейке, по которой она должна пробежать.

Он издали разглядел ее — спешит, торопливо обходя лужи: у одной, разлившейся во всю ширину дорожки остановилась, потом храбро перескочила.

Он вынырнул из темноты и взял ее под руку.

 — Ой, кто это? — воскликнула она, не сразу разгля­дев его в темноте.

— Это я, и я не хочу, ждать, пока схлынет горячка, — сказал Алексей. — Застегните пальто и пойдемте побродим.

— Ох, Алеша... — Она, видимо, обрадовалась, но не  знала, как же ей поступить. — Может, зайдем вместе? Понимаете, меня срочно вызывает Диденко...

— Это тоже я, — сказал Алексей, увлекая ее к про­ходной. — Неужели вы думаете, что я буду терпеливо ждать осени, чтобы поговорить с вами без помех?

— Вы? — не сразу поняла Аня. — Звонили — вы? Ей это явно понравилось.

Мелкий дождик накрапывал по-прежнему, но они не замечали его. Они оказались в тихой боковой улочке и стали бродить по ней взад и вперед, взад и вперед.

— Я хочу, чтобы вы знали все и все поняли, — говорил Алексей, не глядя на нее, потому что ее улыбка сби­вала его с толку. — Я уже говорил вам, что я ненавижу женское кокетство и всякую путаницу отношений...

— Но вы же сами запутали! — воскликнула Аня.

— Я не запутал, а... ну, не могу я при всех бегать за вами!

— А я — могу?

— Но если бы вы сказали хоть слово…

— А вы?

Он озадаченно помолчал, потом сказал:

— Значит, опять я неправ? Вот видите, меня не за что любить.

— Вижу.

Это прозвучало так, как если бы она сказала: люб­лю. Он сжал ее руку и продолжал говорить то, что счи­тал нужным обязательно высказать ей:

— Я жил обычной мужской жизнью. Не так, конеч­но, как ваш Гаршин, но, в общем, и не так, как хотелось. Путался, ошибался, сильно обжегся... Это я вам уже говорил, так? Я хочу, чтобы вы все это знали. Потому что к вам, Аня, я отношусь очень серьезно, и если у вас нет такого же серьезного... если вы просто думаете позабавиться... в общем, тогда скажите прямо. Я для это­го не подхожу.

— А я думаю, что вы не относились бы ко мне серьезно... если бы думали, что я просто хочу позаба­виться.

— Может быть...

Он не сразу решился высказать то, что мучило его, потом выпалил, не выбирая слов:

— Тогда на кой же черт вы не отвадите этого ваше­го Гаршина, который все крутится и крутится вокруг вас?

Вместо ответа она изумленно воскликнула:

— Алеша, вы ревнивы?

— А что я, не человек, что ли? — буркнул он, уже стыдясь своего грубого вопроса и косясь на Аню в ожи­дании отповеди.

Аня знала, что ей следовало бы отчитать его, она всегда считала ревность чувством унизительным и не­достойным, но сейчас ей было удивительно приятно, что Полозов, ко всему прочему, еще и ревнует ее.

— Я его отвадила, Алеша, — тихо сказала она. — Он же нарочно злит вас... разве вы не видите? Дога­дывается и дразнит. И неужели мы будем ссориться из-за Гаршина?

Ей было неприятно даже вспоминать об этом челове­ке, к которому ее когда-то тянуло. Перечеркнуть — и все. Но в то же время ее томила мысль, что на откро­венность надо ответить откровенностью и сказать Алек­сею все, как было, иначе навсегда останется чувство ви­новатости. И надо сказать сегодня, сказать до того, как их отношения определились, чтобы потом никогда не возвращаться к прошлому.

Но Алексей уже заговорил сам. Он рассказывал ей о себе, о женщинах, которые ненадолго входили в его жизнь, о той самой Леле, заставившей его возненави­деть легкомыслие и кокетство. Аня слушала его, совер­шенно не ревнуя, ей было все равно, что он чувствовал раньше, до нее, она думала только о том, что сейчас он очень, по-настоящему любит ее, если нуждается в этой исповеди, которая ей не нужна... и еще она дума­ла — сумеет ли он отнестись так же к ее признаниям?

— А в общем — все это уже не существует, — вдруг на полуслове прервал он свой рассказ. — Там, у Филармонии, я вам уже сказал все. Мне казалось, что наши отношения с самого начала исключают всякую игру… всякие там условности и соображения... Мне казалось, что вы должны понять это и пойти со мною, ни о чем не раздумывая. Не поймите меня плохо, Аня. Я уже не разделяю нас в мыслях с того вечера, а когда вы поче­му-то уклоняетесь, ждете, присматриваетесь… Может быть, я чего-то не понимаю, но я действительно не знаю — почему?

Она молча сжала его руку, в которой так удобно ле­жала ее рука. Она была готова сейчас же, немедленно пойти с ним, к нему, в эту неизвестную ей квартиру № 38, куда ей так часто хотелось прибежать, откинув все сомнения.

— Алеша, вам надо возвращаться сегодня в цех? Или вы можете…

Он остановился. Она смутно видела в полумраке его лицо.

— Аня! — сказал он, поняв ее мысль. — Я не могу думать о цехе, о Любимове, обо всем на свете. Вот еще!.. Я могу прийти туда гораздо позже. Сейчас и Лю­бимов там, и этот Гаршин...

Она видела, что он готов откинуть все и в то же вре­мя не может это сделать, что он все равно — не сейчас, так через час или два — спохватится: не имею права...