Лев Успенский - Пулковский меридиан

Он отряхнул шинель, повесил ее в угол.

— Погреться зашел. Ну, поболтать… Как думаешь — рванем мы их завтра? Да ты что волнуешься? Ты не волнуйся, Антонина, ей-богу… Я так твердо уверен — завтра перелом начнется. Спасем твой ненаглядный Питер…

Антонина Мельникова подняла на него глаза.

— А я — не волнуюсь… Почему мой? Он и твой ненаглядный, Королев… Да Питер-то…

— Ну да, не волнуешься… Рассказывай! Всех трясет небось… А — пустое. Крышка им будет. Чувствую… Ну, что ж? Давай еще разик по карте? Я полагаю — дело вот какое будет…

Он стал коленом на табуретку. Они склонились над столом. В окна рванулся ветер, ударил дождь.

— Ничего, ничего, Антонина! Не волнуйся… Все будет хорошо… Все силы брошены. Не сдадим Питера!

Поздно вечером Григорий Николаевич Федченко, весь в грязи, пришел в помещение своего путиловского завкома.

Тут сейчас был один только дежурный, Григорий Федченко сел к столу; проглядел наспех записанные телефонограммы. У него к концу дня испортилось настроение. Он долго стоял, смотрел, как уходят на фронт эти последние отряды. Ему до боли захотелось самому уйти с ними. А нельзя.

— Да, товарищ Федченко! — вдруг поднял голову дежурный. — Вам тут еще раза три по частному делу звонили. Говорили — важное. Номер… номер… у меня записан… Вот: 5-48-22… Группа «Б»… Очень просили сейчас же позвонить.

Григорий Николаевич сидел у самого телефонного аппарата. Он привык в эти дни отвечать на все звонки: мало ли о каких вещах могли ему сообщить по телефону. Он снял трубку и попросил этот номер.

— Я слушаю! — почти тотчас же ответил звонкий женский голос. — Кто говорит?

— Вы просили позвонить вам товарища Федченку. Вот я и звоню.

— Федченко? А! Да, да, минуточку… — женщина чуть замялась. — Сейчас, сейчас… Доктор подойдет…

«Доктор? — подумал Григорий Николаевич. — Что это еще за доктор?»

Другой голос, приятный, басистый, послышался минуту спустя.

— Алло! Это товарищ Федченко, да? Григорий Николаевич? Так, так… с вами говорит доктор Цветков, да! Вы — рабочий Путиловского завода? Гм… Послушайте-ка, товарищ Федченко… Видите ли что? Я хочу сообщить вам одно довольно приятное известие… Ну, радостное, понимаете? Хорошее… Поняли? Так что вы не волнуйтесь и не пугайтесь… Скажите, товарищ Федченко, у вас месяца два назад не пропал ли ребенок, мальчик? Да? Числа двадцатого? Ну, так вот имейте в виду: он жив, поправляется…

Григорий Николаевич побледнел, сердце его страшно сжалось… Он откинулся на спинку стула так резко, что дежурный в тревоге вскочил.

Телефон работал плохо. В трубке, путаясь друг с другом, переплетаясь, слышалось множество разноголосых выкриков: вопросы, ругань, жалобы.

— Восьмая! — кричал кто-то басом. — Восьмая! Да замолчите вы там! Восьмая! Передаю оперативную… Восьмая!

… — И расположенные на возвышенности части их, — бубнил другой, — стремятся подойти вплотную к окраинам города…

Сквозь всю эту военную путаницу докторский голос пробивался, точно сквозь волны. Но все же он говорил:

— Так вот что, товарищ Федченко… Мальчик ваш, в общем, в хорошем состоянии… Но здесь выясняется одно очень странное обстоятельство. Я бы хотел, чтобы вы поскорее приехали ко мне… Да, да, сюда, в Обуховскую больницу… лучше бы даже сейчас… Нет, нет, не волнуйтесь, он уже совсем здоров. Здесь не это, другое… Я очень хотел бы вас видеть, посоветоваться… Нет, именно с вами. K сожалению, по телефону это неудобно…

Григорий Николаевич отдышался. Лицо его теперь горело… Первым его движением было вскочить, бросить трубку, бежать… Но в следующий миг ему стало ясно, что этого сделать никак нельзя. Сейчас уйти отсюда, с Путиловца, было совершенно немыслимо. Ни на минуту нельзя было оставить район в такой момент. Об этом не могло быть даже никаких разговоров.

Рука Федченки дрожала, пока он записывал адрес, фамилию доктора. Он сто раз переспросил:

— А он здоров? Что с ним случилось? — но ему самому было понятно, что при таком шуме на линии ничего толком узнать невозможно. В конце концов он смог только предупредить доктора, что, наверное, в больницу придет жена, мать мальчика.

— А здоров он? Верно? Вы правду говорите? Ну, так она утром приедет. А я — при возможности… Ах, гражданин доктор!

Гражданин доктор наконец, очевидно, повесил трубку. Но Григорий Николаевич не сразу понял это. Он все еще вслушивался в кутерьму разговоров, сбившихся в его ухе в сплошную нить. Нет, доктор замолчал.

Неожиданно что-то щелкнуло, и знакомый голос (Федченко почти сразу по акценту узнал Дориана Блэра) сказал ясно, бодро, четко, как всегда:

— Я потому позвонил вам по городской линии, товарищ председатель, что ваша слишком забита… Сегодня…

— Да, да… — ответили тотчас же ему. — Да, м-м-м, трудно… Я все время совещаюсь… с одним ответственным товарищем. Мы выпускаем извещение в «Правде». Я занят. А вы что? Как с машиной?

— Я о машине и звоню… Все сделано, товарищ председатель. Машина отличная. Горючего — примерно на тысячу километров. Я поставил добавочные баки. Можно трижды объехать фронт… Можно… Через час она будет у вас… Если разрешите, я сам поеду с вами, в случае надобности…

— М-м-м?.. Конечно, конечно! — сказал «председатель». — Пусть она стоит на дворе… Сейчас еще рано говорить об этом… Но она — наготове? Ну, большое вам спасибо Простите, — м-м-м, товарищ Дориан. Позвоните мне через полчаса… Нет, через час… Я очень занят…

Вероятно, он тоже повесил трубку А Григорию Николаевичу, конечно, захотелось немедленно сообщить о своей радости каждому, кто знал о его горе.

— Блэр! Блэр! Товарищ Блэр! — закричал он.

— Алло? — ответил удивленный голос. — Да, да, алло! Кто говорит? О! Федченко! Это вы, старый друг? Как странно! Откуда вы вдруг выскочили? Что это с телефонами сегодня? Как поживаете, Федченко? Я вас плохо слышу!

— Хорошо, товарищ Блэр! Спасибо… Товарищ Блэр! Я на вас случайно наткнулся. Я хочу вам одну радость сказать… Да понимаете, мне сейчас позвонили: оказывается, мальчик-то мой, Женя-то жив… Нашелся…

В телефонной трубке раздался странный звук. Федченко не понял: не то кто-то крикнул какое-то нерусское слово, не то просто сразу с треском прервалась связь. Дориан Блэр провалился, точно его и не было.

— Алло!? Алло! Блэр!..

Молчание… Только гораздо дальше, словно бы с того света, тихий быстрый говорок бубнил попрежнему:

«…подступы к Петрограду имеют характер болотистой равнины точка. На западе она переходит в низменное побережье залива запятая…»

Бросив трубку на крюк, Федченко выпрямился, рассмеялся:

— Клюйков! — сказал он громко. — Дай-ка мне листок бумаги, братишка. И пошли кого-нибудь ко мне домой, с запиской. Сейчас! Да понимаешь ты, сынюга-то у меня пропал… уже два месяца! И вот… нашелся! Жив! Надо матери написать скорее… Вот это, брат, да!

Минут пятнадцать или двадцать спустя Григорий Федченко вышел на крыльцо, провожая старуху-курьершу, с энтузиазмом отправлявшуюся сообщить Евдокии Дмитриевне о такой радости.

Ночь была темная, хоть глаз коли, мокрая, холодная. Всюду стоял невнятный плеск дождя, тихое бормотанье, ропот. Все как-то притаилось, примолкло, спряталось вокруг. Даже грохот железа в недалеких цехах стал мягче, глуше, точно пневматические молотки и те понимали, как близок враг.

Можно было подумать — всех обитателей огромного города охватил глубокий непробудный сон. Но вместе с тем чувствовалось, все время чувствовалось другое: скрытая под покровом мрака тайная жизнь, ожидание, движение. Люди, даже не зная ничего точно, не могли спать в эту ночь в городе, как глуха и молчалива она ни была. Они ворочались с боку на бок, они просыпались с бьющимися сердцами. А вокруг городских предместий и внутри его молчаливых кварталов бодрствовали, готовились к бою, к страданию, может быть к смерти, десятки тысяч человек…

Перед рассветом Кирилл Зубков и его товарищи расположились в низкорослых кустах на широком ровном поле между Лангеловом и Ям-Ижорой. Впереди смутно темнел Павловский парк. Слева шевелились в зарослях передовые цепи соседей. Справа тоже стояли свои, рабочие Московско-Нарвского района; затем — московские курсанты, дальше латышская часть…

— Ну, товарищи! — тихо сказал соседям Кирилл. — Подходит время. Как только рядом двинутся, мы — тоже. Неужели не сомнем, а? Сомнем!

После полуночи Григорий Зиновьев, нервничая, в третий или пятый раз послал личного секретаря выяснить, прибыла ли, наконец, обещанная товарищем Блэром машина?

Зиновьевым владели смешанные чувства. Игра стала слишком рискованной: все висело буквально на ниточке… С одной стороны, он как будто дождался своего торжества: самые трусливые прогнозы его оправдывались — белые вот-вот будут в Питере.